Анна Шахова - Тайна силиконовой души

Женский хор звучал высоко и сдержанно строго. «Как хорошо, что нет итальянщины, надрыва. Ах, это особое, не сравнимое ни с чем монашеское пение! Хорошо…» – Люша незаметно для себя погрузилась в службу. И сердце летело к горнему и рука сама клала кресты.

Наконец Святые врата раскрылись и священник вынес Чашу: «Со страхом Божиим и верою приступите». Вся церковная жизнь, весь смысл христианства – в этом мгновении: в причастии – приобщении верующих Телу и Крови Христа. Перед чашей «храм» склонился в едином поклоне. Разглядев священника, заученно «рапортующего» молитву с амвона, Люша потеряла весь мистический настрой. Ей показалось, что перед ней в облачении – голливудская кинозвезда! Нет, в самом деле, этот маленький молодой попик поразительно походил на секс-символ Голливуда, прославившегося ролью «артистического» пирата. Люша даже заозиралась по сторонам: «Почему никто не удивляется? Не воздевает недоуменных бровей? Отнюдь». Храм благоговейно внимал происходящему. К причастию подходили монахини, потом – прихожане. Попик безучастно причащал: «…монахиня Серафима, …раба Божия Мария, …раб Божий Владимир…».

– Это кто? – Люша дернула за рукав Светку, которая истово прикладывалась ко всем подряд храмовым иконам.

– Где?

– Да священник этот, кто?

– Это отец Иов – очень строгий иеромонах.

– Да что ты говоришь!

– А чем он тебе не угодил? – оскорбилась за батюшку Света.

– Да он лопается от самодовольства и похож как двойник на Джонни Деппа. Монашкам твоим к нему приближаться, по-моему, непользительно.

– Ну, ты совсем озабоченная. Во как тебя бес-то крутит! – Света отпихнула Люшу, насупилась. – Нужно к Калистрате подойти. И маме ее соболезнование выразить.

– Вот панихида сейчас начнется, ты ж сама сказала, тогда и подойдем.

– Да-да, – кивнула Светка, морщась от подступивших слез.

После целования креста молящиеся перешли в левый придел, к гробу почившей сестры, где стоял поминальный столик – канун. Света успела похристосоваться с матерью Ниной – некрасивой, но удивительно милой монахиней, с открытой улыбкой и теплым взглядом.

– Подойди, поклонись сестре Калистрате, – шепнула она Свете.

Та кивнула, шмыгнула носом:

– Да-да.

Юля наконец дала волю слезам, глядя на свою несчастную подругу, припавшую к гробу монахини. Света поцеловала руку у безучастной к происходящему мамы Калистраты-Клавдии, что-то шепнула ей и, уткнувшись в ладони, отошла. Отец Иов служил панихиду вдохновенно. Зычным баритоном он четко произносил слова, прекрасно пел. Все сестры беззвучно плакали. Люша раскаивалась в резких словах, которые произнесла сгоряча по отношению к монаху. «Вечную память» подхватил весь храм – мощно, искренне! Люша обратила внимание на монахиню, которая пела первым голосом на высоченной ноте: лицо восточной красавицы – гордое, с причудливо изломанными нитями бровей, точеным носом, огромными, каких, кажется, и быть не может, черными глазами-омутами. Она была тонка и высока, и в ее взгляде горел вызов, ярость, решимость на что-то отчаянное, непоправимое. Люша хотела спросить у Светки про диковинную монахиню, но ее захватила проповедь отца Иова. «Путь любого верующего человека – это голгофский путь! – Голос священника гремел, отражаясь от расписного купола. – Каждый из нас должен взять свой крест и идти за Христом. Распинаться вместе с ним. Приносить себя в жертву вместе со своими немощами и страстями. А крест монашеский тяжелее во сто крат. Сестра наша во Христе Калистрата была истовой, горящей крестоносицей. У таких, особых избранников Божиих, и особый путь. И особый уход… Мы, православные, не верим в случайности. Все предопределено промыслом Божиим. Господь заботится о нас и знает, когда нас призвать. Скоротечная болезнь оборвала светлую, исполненную трудов жизнь инокини Калистраты. И теперь чистая душа сестры нашей в чертогах Отца милосердного. И мы молимся о ней, прося и ее молитв за нас, грешных, у Престола Божия, где, верим, упокоится душа ее».

Проповедь категорически не понравилась Люше: «Значит, “скоротечная болезнь”, отец Иов… Так вы здесь решили окончательно».

Из задумчивости ее вывело Светкино взволнованное тарахтение:

– Пошли к матушке, благословимся, и в трапезную.

– А поговорить всерьез, когда с матушкой можно?

– Это все мать Нина должна решить. Только она, ее келейница, к ней вхожа. Только она.

Светка, с несвойственной ей экзальтацией, потянула Люшу к группке прихожанок, окруживших настоятельницу у ступеней храма. Сложив руки ковшиком, Светлана кинулась на поклон к Никаноре. Та милостиво протянула для целования игуменский крест, висящий на груди.

– Приехала проститься с сестрой Калистратой? Да, неисповедимы пути Господни. Тридцать пять лет и… сердце. Непоправимо. Но на все воля Божия. Проходи, Фотиния, в трапезную. Сейчас обед – угостим, чем богаты.

– Матушка, – зачастила Светка, кивая головой, словно заводной болванчик, – благословите и сестру мою родную, Иулию. – Кулаком она подпихнула Люшу к Никаноре. – Она тоже мать Калистрату знала. И готова в эти тяжелые дни помочь обители. Пожить тут, поработать во славу Божию. Помолиться-потрудиться. Она, знаете, отменная садовница, просто отменная, а ваши цветники, я знаю, нуждаются…

Настоятельница, не дослушав балаболку, повернулась к растерянной Иулии и протянула ей величественно крест. Люша склонилась перед игуменией со сложенными руками – правая поверх левой, как учила ее Светка. Потом поцеловала крест, украшенный драгоценными камнями, и робко посмотрела в испытующие, холодно-серые глаза матушки.

– Оставайтесь. Да-да, поселитесь в северной башне – мать Нина покажет.

И настоятельницу оттеснила толпа нетерпеливых богомолок.

– Ну, «родную сестру», положим, я съем, в этом есть резон, хотя из меня твоя сестра что из муравья бронтозавр, а вот на кой… хрен ты про цветники завела? – набросилась Люша на подругу, когда та повела ее к трапезной, низкому кирпичному корпусу, видневшемуся за березами в дальней части монастыря.

– И в этом резон! Вдруг нам придется остаться на неопределенное время? Да и потом – в монастыре не принято сидеть без дела, в любом случае нужно взять какое-то послушание. Так что тебе лучше? И пообщаться с сестрами, и разговоры приватные послушать. Смотри, где у них самая здоровенная и неухоженная клумба – у сестринского корпуса! – Света показала рукой на белый трехэтажный дом, встроенный в монастырскую стену с южной стороны монастыря.

Топография Голоднинской обители была проста. Входили на территорию обители или через массивные центральные ворота, что «разрывали» западную стену, или через маленькую калитку «для своих» в юго-восточном углу монастыря, которая позволяла насельницам сразу оказываться у сестринского корпуса. Калитка эта была сделана, когда в обители наладилось подсобное хозяйство. Огороды и скотный двор примыкали к монастырю с восточной стороны. Величественный собор Спаса Вседержителя возвышался почти в центре монастырского ансамбля, немного смещаясь к восточной стене. К северу от него была выстроена всего пару лет назад белоснежная колокольня. В северо-восточном углу находилась трапезная – ее построили также недавно, еще не успели оштукатурить: паломников прибывало с каждым годом все больше, и в сестринской трапезной принимать всех было уже невозможно. Планировалось и строительство паломнического корпуса вдоль северной стены, а пока всех приезжих селили в башнях, что стражами высились по левую и правую стороны от ворот. Башни также называли по сторонам света: южной и северной. Южная – находящаяся ближе к сестринскому корпусу, несла еще и хозяйственные функции – тут был склад, мастерские. Северную же целиком занимали келии паломниц. (Прихожан мужеского пола, понятное дело, в стенах монастыря не селили. Если таковые изредка и приезжали сюда на несколько дней, им приходилось договариваться с жителями ближайшей деревеньки с необъяснимым, как часто это в России водится, названием «Ноздри».)