Галина Романова - Ведьма отмщения

Лидочка сидела, сжавшись в комочек в углу нижней полки в купе. Вообще-то ей продали верхнюю полку, но в купе никого больше не было, и она села у окна. Она смотрела на мелькающие за окном пейзажи, ни о чем не думая. Начать думать значило начать бередить душу. А ей – душе – и так плохо. Она маялась, стенала, печалилась. Ничего-то у Лидочки не вышло. Не получилось выйти замуж за Мишу. Не получилось остаться с Сережей. Она поняла, что не получится, уже давно. Но он настаивал, она не спорила. Думала, пусть идет все, как идет. Может, и неплохо с ним будет. Но когда пришла к нему в последний раз на свиданку, то вдруг как-то разом прозрела.

«Господи! – думала она, наблюдая за тем, как он переодевается. – Он ведь так и будет висеть вечным грузом на моих ногах! Станет моим вечным укором! Я никогда не начну с ним ничего нового! Все, все, все будет напоминать мне о том, что было. С ним ничего не выйдет. Надо… Надо бежать!»

И она сбежала. Сдала ключи от своей квартиры квартирной хозяйке. Прибралась у Сережи дома. После визитов к нему полиции, понятых там был полный беспорядок. Она вымыла пол, протерла окна, повесила шторы, которые купила на распродаже. Перестелила ему постель и поставила в сушку новые тарелки и чашки. Старые щербатые выбросила.

Может, и у него что-то получится без нее? Может, спихнет с себя тяжесть прошлых лет. Вспомнит, что был неплохим художником. Забудет, что сильно пил, что выполнял ее гадкие приказы. И забудет, может быть, что вообще ее когда-то знал – плохую, грязную, алчную.

Лидочке захотелось заплакать. Не оттого, что стало жаль себя. А от стыда за себя такую. Разве с этим она родилась и росла? Разве собиралась когда-то быть шлюхой?! Нет! Она хотела и могла быть хорошей. А потом вдруг захотелось стать обеспеченной. А вот эти две – хорошая и обеспеченная – как-то не ужились в ней.

За окном становилось все темнее и темнее, скоро картинки стали напоминать кадры немого кино, где все черно-белое и нет звука. Ее жизнь, наверное, кому-то покажется такой же: без цвета, без звука. Да и без радости, наверное.

Ведь не было в ее жизни радости, так? Не было! Такой огромной, перехватывающей дыхание и зажимающей сердце в кулак. Такой, что хотелось реветь и смеяться одновременно. Деньги – да, были. Хорошие деньги. Сегодня утром, закрывая депозит и переводя деньги на карточку, Лидочка подивилась, как много накопила. Хватит на приличную квартиру где-нибудь в глубинке. Еще и на мебель останется и на первое время пожить. Пока не найдет работу.

Работа…

Тут вот начинались проблемы. Куда пойти? Туда, где хорошо зарабатывают, ее не возьмут. Не то образование, нет стажа, нет опыта. Туда, где мало платят, не хотелось. Вкалывать станет, как на галерах, а толку?

Непонятно лишь, какого толка ей хотелось, возник внутри нее вопрос. Чтобы и деньги, и удовлетворение, и не лопатой махать? Так она от такой работы только что сбежала, ха!

Господи! Как погано-то!!!

Лидочка завозилась, плотнее сжимаясь в комок, и вдруг подумала, а может, с поезда сигануть?! Взять и прыгнуть, когда навстречу второй состав мчится! И решать ничего не придется, казнить себя, винить, жалеть и прочее.

Дверь купе вдруг поехала в сторону, и в проеме возникла крупная фигура проводницы.

– Чай будем, дорогая? – спросила женщина мягким, домашним каким-то голосом. – Есть свежие булочки и соленый крекер.

– Не хочу крекер, – шепнула Лидочка да как заревет в голос: – Ничего не хочу!!!

– О-оо, как тут все запущено-то. – Проводница подбоченилась, оценивающе осмотрела девушку, перевела взгляд на пустые полки. – Одна едешь… Оно и понятно, когда одна, всегда тошно. Особенно в поезде! Так спрыгнуть и охота!

– Охота, – кивнула Лидочка, размазывая слезы по лицу.

– Во-во, и мне охота. Уже пятнадцать лет! А все никак не сигану! – И женщина заливисто рассмеялась. – Ты мне тут хандрить прекращай. Я сейчас постели раздам, чай разнесу да зайду к тебе. Посидим. Не против?

– Нисколько.

Лидочка даже попыталась пододвинуться, будто уступая место проводнице, но двигаться было уже некуда. Места для маневров не осталось.

– У меня там бутылочка наливки домашней имеется. Скрасишь мое одиночество, а, дочура? – полное лицо проводницы расплылось в теплой улыбке. – Она некрепкая, так, для настроения и тонуса. Ну и для беседы. А?

– Отлично. – Лидочка шмыгнула носиком. – А у меня курица-гриль, только остыла. Огурчики маринованные и два апельсина.

– О! То, что нужно! А курицу давай сюда, я ее мигом разогрею!

Проводница вернулась почти через час. Притащила в пластиковом ведре горячую курицу, дюжину домашних котлет, тоже огненных, и салат из капусты.

– Это я в вагон-ресторан метнулась. Там повар – вот такой парень! – Она показала большой палец. – Молодой! Но готовит, как бог! Это я его, слышь, в вагоне нашла.

– Как это?! – вытаращилась Лидочка, накрывая на столик.

– А так же, как вот тебя, дорогая. Сидит, бухой, прости господи, и только что не ревет. Я к нему подсела, разговорились. Оказалось, мчится из Москвы с полной котомкой неудач и тремя невыплаченными кредитами. Пытался бизнес там свой ресторанный раскрутить, ни черта не вышло. Вот и ехал в родной город, раны зализывать у папы с мамой. Оказалось, мы с ним земляки. Ну, говорили, говорили, я ему и предложи место нашего шеф-повара. Предыдущего погнали прочь. И пьянь, и готовил по-собачьи! А тут Федька… Говорю, тебя нам сам Господь послал. Переговорила тут же с начальником поезда. Поставили парня к плите. И он нам в два часа ночи такого сотворил… Короче, на следующий день в вагоне-ресторане было не протолкнуться. А нас потом чуть с работы не погнали. Прав не имели так вот человека с улицы, без медосмотра, без трудовой, к плите ставить.

– Оставили? – Лидочка вцепилась зубами в кожуру апельсина, надкусила и принялась ловко счищать пальцами с него кожуру.

– Господи, дите! Кто пойдет сюда работать-то? Это же какой душе надо быть неприкаянной, чтобы всю жизнь по рельсам туда-сюда, туда-сюда! – Она невесело улыбнулась. – Я вот одинокая, меня никто дома не ждет, я и катаюсь. Мне-то чего?

– А мне? Мне можно? – Лидочка схватила липкими от сока пальцами ладонь проводницы. – Возьмите меня, а! Я готова туда-сюда, туда-сюда! У меня ведь тоже никого нет. Я тоже одна! И я… Я плохо вела себя раньше. Плохо зарабатывала, вот…

– За это не сажают? – сурово свела брови проводница. – У нас тут с воровством строго! Сначала наш человеческий суд, потом уже настоящий.

– Нет, нет, что вы! За это не сажают точно. За это… За это презирают, – тихо закончила Лидочка, и слезы снова закипели у нее в глазах. – Вы тоже можете.

– Что?

– Презирать.

Она опустила голову, но чувствовала, что женщина пристально ее изучает. Потом та вздохнула, тронула ее за плечо.