Алина Егорова - Колдовской оберег

Марьяна пришла разодетая, в новом платке, с красными бусами на полной шее, напомадилась, надухарилась. Такой сам черт не брат – окрутит любого, а подвыпившего молодца и подавно. Степка опомниться не успел, как оказался с Марьяной на кровати. Совсем не вовремя явилась Авдотья за маслом и, конечно же, ненароком их увидела. У Авдотьи язык длинный, вмиг вся деревня новость узнала, и до Илы тоже слухи дошли. Ила от Степки отвернулась, даже в его сторону перестала смотреть. А тут еще мать подзуживает: Марьяну в жены брать надо, а то перед людьми неудобно. Степану деваться некуда, он женился на Марьяне. «Я криворук, зачем такой Иле?» – оправдывал он себя. Степка не знал, что любовь не видит недостатков. Быть может, разбитая магическая фигурка дзёмон не излечила бы его рук, они по-прежнему сгибались бы в другую сторону, только любящие глаза Илы видели бы его самым лучшим и прекрасным.

Капли бежали, словно песок в песочных часах. Они собирались в прозрачной трубке, чтобы укатиться куда-то вниз и спасти ее организм. Одна, вторая, третья… Жидкость в капельнице у Александры Леванцевой ассоциировалась с годами жизни. А может быть, месяцами или днями. Саша не знала, сколько ей осталось. Капельница, стена и потолок – все, что она сейчас могла видеть. Потолок давил на психику обреченной пустотой, стена с однотонными светлыми обоями, где не на чем остановиться взгляду, тоже не вызывала интереса. Так что в качестве объекта наблюдения оставалась лишь капельница. Кап, кап, кап – капали часы. Это были замедленные часы, идущие в своем темпе. Как и моя жизнь, думала Саша.

Еще совсем недавно ей было двадцать девять лет. Седая старость далеко, многое впереди, казалось бы – живи и радуйся. Но приближающийся тридцатилетний рубеж неминуемо перечеркивает жирным крестом многое желанное, но еще не реализованное. Потому что возраст во многих сферах – это своеобразный шлагбаум на входе. И если тебе не «еще», а «уже», то шлагбаум перед тобой не поднимется никогда. А ведь хочется до мурашек, хочется, чтобы все, о чем мечталось в детстве и юности, сбылось, а не осталось мечтой только из-за того, что поезд безвозвратно ушел из-за придуманных кем-то условностей. На пороге четвертого десятка Саша чувствовала себя гораздо сильнее, энергичнее, способнее, чем в юности, когда любая мелочь могла вывести из душевного равновесия, неуверенность в собственных силах была чудовищной, в голове кружилась карусель идей и ни одной мысли, как их осуществить, а финансовая безнадега заставляла отложить планы на неопределенный срок.

Сашке вечно не везло с обстоятельствами, они с завидным упорством складывались против нее. Старательная, трудолюбивая, сообразительная – для своих лет даже очень – с раннего детства Александре Леванцевой приходилось выколачивать из судьбы все блага и радости жизни. Всего, что другим словно падало с неба, она добивалась упорным трудом.

Саша родилась в маленькой деревеньке Лютня Холмского района Сахалинской области. Деревенька была настолько маленькой, что не обозначалась ни на одной географической карте. Она расположилась на пологом берегу небольшой речушки Лютой, притоке Лютоги – полноводной, своенравной, извилистой, обнимающей неровными берегами весь Холмский район. В пяти километрах от Лютни находился большой поселок Пятиречье. Там и магазины, и почта, и клуб, и школа, а в Лютне всего одиннадцать домов да старая, оставшаяся после японцев церковь, перестроенная на православный манер спившимся механиком дядей Витей.

Сашина невезуха обнаружила себя еще в первом классе, когда ей не досталось стихотворения для выступления на утреннике. Тех, кому стихи достались – детям, по мнению учительницы, способным декламировать, – пришлось уговаривать. Сашка сама рвалась в бой, тянула тонкую ручонку, но не тут-то было. Она картавила, и этот дефект, по мнению учительницы, мог «смазать впечатление».

Каждый будний день в Лютню приезжал микроавтобус за Сашей, чтобы отвезти ее в школу. Других школьников в деревне не было, и Саша ездила одна. Как королевна, завистливо фыркали одноклассники, коим приходилась ежедневно топать на уроки по полтора километра с окраин Пятиречья. С каким удовольствием Саша поменялась бы с любым из своих одноклассников жилищем! Они всегда вместе, в коллективе, играют, общаются, а она по выходным и на каникулах кукует в одиночестве. В Лютне все ее окружение – родители, куры, козы, кролики и кошка. Соседи – старики и спившийся дядя Витя, а больше никого в Лютне нет. У взрослых свои дела и одни и те же скучные разговоры про урожай картошки, помидоры в парнике, корма для скотины.

В средних классах почти все Сашины одноклассники занимались в каких-нибудь кружках при Доме культуры, а некоторых родители даже возили в Холмск в бассейн, в музыкальную и художественную школы. Даже отпетые двоечники после уроков бежали в футбольную секцию, организованную местным пенсионером-физкультурником. Саша не занималась нигде. Потому что со второго класса ее записали в группу продленного дня. После уроков, когда все дети радостно направлялись к выходу, Саша уныло плелась им навстречу – в конец коридора, где располагалась продленка. Там ежедневно повторялось одно и то же: сидение в классе в ожидании обеда, потом в любую погоду прогулка в школьном дворе – скучное топтание по лужайке, – после прогулки подготовка домашнего задания, и только в шесть вечера домой. Выходил полноценный восьмичасовой рабочий день. Девочка, и так терпевшая эту каторгу слишком долго, взбунтовалась. Никакой нужды посещать продленку не было, отдавая туда дочь, Татьяна Васильевна думала, что дочери там будет хорошо. И даже пыталась ее в этом убедить.

– Не хочу в продленку! – проявила характер Александра. – Хочу ходить в драмкружок!

В Доме культуры набирали детей в драмкружок, и девочки из Сашиного класса дружно в него записались. Они с упоением щебетали на переменах о том, какие красивые у них там костюмы, и какие роли они репетируют – каждая играет принцессу, никак не меньше, – и что, когда они вырастут, станут актрисами и будут сниматься в кино. Саша слушала и тоже хотела в драмкружок. Чем больше слушала, тем больше хотела. Ведь это была ее тайная мечта – выступать на сцене.

Все началось с телепередачи, случайно увиденной в детстве. Телевизор в их стареньком доме был единственной добротной вещью, и ему отводилось особое, даже культовое значение. Все остальное – старое, ветхое, на подпорках, с заплатами, шитое-перешитое. Такие вещи и на свалку было выбросить стыдно, а Леванцевы жили в их окружении и чувствовали себя вполне комфортно. Привыкли к убогой обстановке и давно не замечали ни обвалившегося потолка, ни почерневших оконных рам с пыльными и треснувшими стеклами, ни грязи – даже открытое мусорное ведро с пищевыми отходами, стоящее в кухне, совмещенной с комнатой, нисколько ни смущало своим запахом.