Алина Егорова - Колдовской оберег

– Осип Георгиевич, когда вы в последний раз видели вашу родственницу Александру Леванцеву? – задала вопрос Семирукова.

Открывшиеся обстоятельства и исчезновение отпущенной до суда Леванцевой вынудили следствие вернуться к материалам дела и пригласить повесткой Осипа Манжетова.

– Да вот на днях, – развел руками Манжетов. Мужчина нервничал, хоть и пытался выглядеть спокойным.

– А точнее.

– Позавчера. Я ее отвез на квартиру, которую для нее снял. Мы пообедали, а потом я уехал к себе в гостиницу.

– По телефону вы с ней потом разговаривали?

– Вчера утром. Я позвонил узнать, как у Юлечки… то есть у Александры дела, она сказала, что все нормально. Вот, в общем-то, и все.

– Почему вы называете свою родственницу Александрой? Вы ведь знали ее как Юлю? – Валентина посмотрела испытующе. Она получила ответ на запрос из Южно-Сахалинска, согласно которому Леванцева действительно была Леванцевой Александрой Владимировной тридцати одного года от роду, а не как утверждала Анастасия Михайловна двадцатидвухлетней Юлией Алексеевной Недорез. На фотокарточке была Леванцева и никто иной!

Но Валя все равно чувствовала какой-то подвох. Она помнила свое первое впечатление о Леванцевой, все в ней: манера разговаривать, выражение лица – никак не соответствовали тридцати годам. И вот сейчас еще и Манжетов оговорился…

– Да, я знал ее как Юлю. Девушка сменила имя и фамилию. Бывает.

– Дату рождения тоже сменила?

– Как это? – изумился Осип.

– Вот так. Мать Леванцевой, Анастасия Михайловна, утверждает, что ее дочь родилась 27 сентября 1992 года, а судя по паспорту Леванцевой, ей сейчас тридцать один год.

– Юльке тридцатник? Да бросьте! – рассмеялся Осип. – Тогда мне сколько? Я ее с горшка знаю!

– Осип Георгиевич, дело начинает принимать серьезный оборот. Ваша подопечная пропала, и чем раньше мы ее найдем, тем лучше для нее. Вы ведь знаете больше, чем говорите.

– Вот это вещь! Всем вещам вещь! – Петрович возбужденно протер потрескавшейся ладонью фарфоровый кувшин. Нарядно украшенный росписью и позолотой, покрытый рельефным орнаментом, он завораживал своей красотой. В найденном ими японском сундуке был целый сервиз, состоящий из тарелок, пиал, чашек, двух чайников, кувшина, салатницы. Там же была бронзовая ваза с журавлями.

– Фарфор Сацума, – прокомментировал Осип. – Первая половина прошлого века. Для него характерна желто-золотистая цветовая гамма. Сюжетом рисунков фарфора Сацума служили разнообразные легенды о драконах, божествах и героях, пейзажи и животные. Что и видно по росписи кувшина.

Осип предусмотрительно не брал в руки посуду, дабы ее не разбить. Он только руководил раскопками и иногда рыл землю, когда до схрона, по его расчетам, было еще глубоко. Его компаньоны – Петрович, Макс и Юрец – проворно орудовали и лопатами, и руками. Из их цепких пальцев никогда ничего не падало, особенно это касалось Макса, который ловко справлялся с любыми, даже с самыми миниатюрными замками.

– Ну, ты Академик, Осип Георгиевич! Уважаю! – похвалил Петрович Осипа. – Если так и дальше пойдет, мы заживем! Слышь, Макс! Я всегда говорил, что с Академиком у нас дела зашибись будут! А ты что-то имел против?

Макс ничего не ответил, лишь недобро взглянул на Петровича. Петрович оказался прав, а этого Макс не любил.

Осип Манжетов академиком отнюдь не являлся. Академиком его прозвали за знания и эрудицию недавние приятели, с коими он вел раскопки. Он давно окончил институт, как и хотел, но по специальности, археологом, работать не стал. Год помыкался по разным конторам, которые распадались одна за другой, пока не устроился в более-менее стабильную организацию, занимающуюся поставками микросхем. На новом для себя поприще коммерческого менеджера Осип освоился быстро, со временем разобрался в специфике товара, наработал свою клиентскую базу и через полтора года открыл собственную фирму. Понемногу набрал обороты, расширил сферу деятельности, заматерел. И вот, в возрасте сорока двух лет, являясь гендиректором и учредителем торговой компании «Катана», а также отцом двух дочерей, обладая возможностью проводить отпуск как угодно и в любой стране мира, Осип Манжетов в компании двух бомжей и спившегося инженера торчал в лесу неподалеку от Южно-Сахалинска, спал в палатке, питался тем, что готовилось на костре, и, как червь, ковырялся в земле.

Манжетова привело сюда нереализованное желание юности – узнать историю своего деда и восстановить о нем светлую память. Его студенческие годы пришлись на смутный период развалов и перемен. Институтского бюджета едва хватало на учебный процесс, преподавательский состав редел из-за мизерных зарплат, а уж о том, чтобы выделить средства на экспедицию, и речи не шло. Тут уж не до жиру.

Осип изучал материалы архивов, штудировал научные издания, встречался с людьми, анализировал информацию. Сахалин двадцатого века стал его хобби. Особенно его интересовала война Советского Союза с Японией, в которой участвовал его дед. Осипу стало известно, что Михаил Степанович служил в разведроте, и даже смог предположить, где останавливалась его группа в тот злополучный период, когда он попал в плен. Осип знал и про депортацию японцев и айнов в 1947 году. Айны, коренные жители Сахалина и Курильских островов, всю жизнь воевавшие с японцами за свою землю, советской властью были сосланы в Японию. Депортация проводилась стремительно, на сборы людям давали всего сутки. За столь короткое время собрать все вещи не представлялось возможным, брали лишь самое необходимое и то, что могли увезти. Львиную долю имущества, свои дома и скот они были вынуждены оставить. Все надеялись вернуться, чтобы забрать вещи, поэтому прятали их, кто где мог. В основном вещи прятали под крыльцом дома или же, кто успевал, делали схроны – упаковывали имущество в ящики и сундуки и зарывали в землю. В основном этим занимались японцы, айны же вели аскетический образ жизни, они никогда не стремились к обогащению, обходясь в быту минимумом вещей.

Манжетов не случайно привел своих компаньонов в это место. Именно здесь, около деревни Сонной, в изгибе реки, находились остатки японского дома, где в далеком сорок пятом году останавливалась группа Михаила Манжетова. Осип надеялся помимо домашней утвари найти какие-нибудь следы войны, которые приблизят его к разгадке исчезновения деда.

Найденная посуда, какой бы дорогой она ни была, Осипа не интересовала. Попадись ему настоящий раритет, он, несомненно, обрадовался бы, антиквариат он ценил, а домашней утвари живших здесь японцев от силы сто лет, и она, по меркам Осипа, антиквариатом не являлась. Главным образом Манжетов искал другое, на взгляд Петровича и Макса, абсолютно бесполезное – солдатский кисет, портсигар с инициалами, а лучше – документы и записи.