Алина Егорова - Колдовской оберег

– Браконьерят, собаки! Сейчас самое время крабов ловить, вот и ловят, – прокомментировал Василий Николаевич.

– Почему их не берут? – поинтересовался Небесов.

– Как их возьмешь? Они, как только катер рыбнадзора видят, весь улов сразу за борт сбрасывают. Их надо на берегу с поличным встречать, но сначала сигнальщиков снять, чтобы не предупредили, а они, собаки, облаву за версту чуют. Из Хвана рыбак, как из меня танцор. Он обычно на стреме стоит. Вон тот заброшенный маяк видишь? – Василий Николаевич показал крупным, мохнатым пальцем в сторону развалин из серого кирпича.

Миша кивнул.

– Отличное место для наблюдения. Оттуда вся дорога видна. Так что, если Хван там, он нас уже запеленговал.

– И рвет когти, – скептически заметил Михаил.

– Вряд ли. Назад для него путь отрезан, а вперед далеко не уйдешь, там, за дюнами, сразу болота. Давай лучше на маяке проверим, а там определимся по обстановке.

Василий Николаевич завел мотор и резко тронулся с места. Немного проехав, остановились у песчаной насыпи.

– Дальше пешком. Это корыто по барханам не ездит, – сахалинский опер заглушил мотор и неохотно вылез из машины.

На маяке мелькнула чья-то фигура, Небесов рефлекторно хлопнул себя по куртке, прикрывающей кобуру с табельным оружием. Этот жест не остался незамеченным Василием Николаевичем.

– Не пригодится, Хван не дурной.

Кое-как вскарабкавшись по камням, они добрались до импровизированного наблюдательного пункта с лежанкой из тряпок и столика с остатками продуктов. Внизу раздался шорох падающих камней. В зарослях белокопытника просемафорила белобрысая макушка субтильного паренька.

– Белек! Что тут делаешь? – узнал его Василий Николаевич.

– Так, ничего… – неопределенно ответил тот.

– Ты сегодня на стреме, значит. А смена Макса когда?

– Не знаю я никакой смены! Не знаю я никакого Макса!

– Не знаешь? Может, в отделении к тебе память вернется?

– Почему сразу в отделении? Что я такого сделал? Ну был тут Макс. Только я его давно не видел и, куда он делся, не знаю.

– Давно – это когда?

– В начале месяца. Тогда еще рыбнадзор приезжал, Палыча с крабами взяли.

– Ладно, Белек, гуляй пока, – милостиво позволил Василий Николаевич. – Только гляди не попадайся.

– Я и не попадаюсь! – шмыгнул носом паренек. – А Макс в сторожке около Ведьминого моста жил. Он у меня резиновую лодку забрал, хорошая лодка, почти новая!

– А здесь ты молодцом, Белек. Плюсик тебе.

Ведьминым мостом оказалось несколько бревен, брошенных между обрывами над болотом. Прогнившие и покрытые мхом бревна не внушали доверия. Михаил подумал, что ходить по такому мосту он не стал бы.

– Вон за тем бугром сторожка, – сказал Василий Николаевич и уверенно шагнул на скользкое бревно. Несмотря на кажущуюся неповоротливой фигуру, он легко, словно балерина по сцене, двинулся вперед.

Небесову ничего не оставалась, как последовать за ним. Балансируя, как бездарный канатоходец, кое-где становясь на четвереньки и попутно матерясь, он доковылял до другого берега.

Сторожка – ветхий, похожий на деревенскую баню домик – стояла пустой и унылой. Рядом чернела брошенная резиновая лодка. Уже на подступах к сторожке Небесов почувствовал тяжелую атмосферу смерти. С Михаилом такое случалось – иногда в нем просыпалось животное чутье. В этот раз чутье его не подвело. Войдя в сторожку, они увидели на ее голом, замызганном полу неподвижное человеческое тело. Судя по запаху и виду, это был труп далеко не первой свежести.

– Хван. Медуза его дери! – опознал покойного Василий Николаевич.

Валентина Семирукова к этой беседе готовилась особенно тщательно. Она волновалась, будто это ее собираются допрашивать, а не наоборот. Все-таки Юлия Недорез! Актриса! Звезда популярного сериала! Врач сказал, что Юлия Недорез пришла в себя и с ней можно поговорить.

Валя не относилась к тем людям, которые не упускают возможности приблизиться к знаменитости, стараются взять автограф, сфотографироваться рядом, чтобы потом предъявлять знакомым «вещественные доказательства» собственной значимости. Если бы ни открывшиеся обстоятельства в деле Плюшева, связанные каким-то, пока еще не понятным образом с актрисой, следователь Семирукова не поехала бы к ней в больницу и даже не стала бы интересоваться, что с ней случилось.

– Вы хорошо себя чувствуете? Я следователь прокуратуры Валентина Николаевна Семирукова, – представилась Валя, войдя в палату.

Актриса подняла на Валентину миндалевидные глаза. Даже на больничной койке ее лицо казалось прекрасным и совсем не таким, каким оно выглядело в сериале, – одухотворенным, с отпечатком интеллекта и печальным.

– Мне надо задать вам несколько вопросов. Вы оказались в реке с несколькими ушибами. Вы помните, как это произошло?

Саша помнила. Она все отлично помнила.

27 сентября 1992 года. На эти цифры Александра Леванцева смотрела не отрываясь, поедала их глазами, чтобы насладиться ими и поверить в их реальность. Она закрывала и снова открывала свой новенький, пахнущий типографской краской паспорт. Неужели все получилось?! Затея – безумная и фантастическая – осуществилась! Она еще не прочувствовала той радости, какая бывает от воплощения мечты, и до сих пор не верила в происходящее. Саша смотрела в свой паспорт и любовалась таким много значащим для нее числом – 1992. Казалось бы, самое заурядное число, ничем не лучше и не хуже других. Чего ей радоваться? Не состояние баланса банковского счета и не набранные баллы в каком-нибудь конкурсе, от «итого» которого зависит дальнейшая жизнь. 1992 – это всего лишь год рождения, но какой! За этим числом стояли риск, сомнения, большие надежды и новая судьба. То, что у нее получилось сделать, казалось нереальным и оттого было еще более желанным и приводило ее в безумный восторг. От сумасшедшей, каким-то невероятным образом сбывшейся мечты Саша пребывала в наркотическом опьянении, смотрела в зеркало, примеряя на себя свой новый возраст, и сама себе глупо улыбалась. 27 сентября 1992 года – теперь это дата ее рождения, и теперь ей двадцать лет! Двадцать лет вместо двадцати девяти.

Саша в очередной раз, теперь критически, посмотрела на себя в зеркало и подумала, что вряд ли она выглядит на двадцать лет. Может быть, на двадцать шесть. Хорошо, с натяжкой на двадцать пять. Но уж точно не на двадцать, как льстила ей Юлька. Саше иногда говорили, что ей можно дать меньше ее лет, чем есть на самом деле, но она относилась к таким словам не более чем к приятному комплименту.

Она провела пальцами по щеке: кожа хорошая, упругая, ухоженная, не хуже, чем у многих двадцатилетних. Во всяком случае, лучше, чем у тех молодых девушек, которые едят все подряд: и жирное и сладкое, хлещут пиво и дымят напропалую. Саша никогда не курила, почти не пила спиртного, тщательно ухаживала за кожей, очищала ее лосьонами и не злоупотребляла декоративной косметикой. Так что лицо у нее свежее, излучающее здоровье, с таким хоть на рекламу крема. Вот только в него намертво въелась усталость, а в глазах поселилась строгость. С этим надо что-то делать. Не морщины и не седина безнадежно старят. От этих неприятностей легко избавляет косметология. Возраст выдают излишняя серьезность и взгляд, взгляд зрелого человека. Права Юлька, надо быть проще или хотя бы таковой прикидываться. Саша попыталась расслабить мышцы лица. Получилось плохо. Пришлось потренироваться. Она представила, будто ей четырнадцать, стала кривляться и дурачиться.