Марина Крамер - Жить на свете стоит

– Ты, скорее, маленький несчастный щенок, выброшенный ночью на улицу. Никому уже не верит, потому что знает – предадут, всех боится, потому что помнит – могут ударить. Но поверь, я не собираюсь обижать тебя. А насчет женщин… Ника, ну ты ведь не ребенок, понимаешь, что я не жил до сих пор монахом. Но это уже не имеет значения. Я умею контролировать свои желания, иначе не смог бы управлять бизнесом.

– Это ты к чему?

– Да к тому… – Гавриленко улыбнулся, мечтательно прикрыв глаза. – К тому, что я наконец нашел то, что искал. Женщину, с которой могу быть таким, как мне хочется, а не прикидываться. И не зови меня больше мальчиком Трилли, ладно? Я пуделей не люблю.

– Мне кажется, ты засиделся, – медленно проговорила Ника, вставая с его колен. Ею вдруг овладела какая-то холодная ярость, неведомо откуда взявшаяся злость. Больше всего хотелось, чтобы Максим встал и ушел, не продолжая этих выматывающих душу разговоров.

Гавриленко недоуменно взглянул на нее:

– Что случилось?

– Я же попросила тебя – уйди.

– Хорошо. Я уйду. – Он абсолютно спокойно поднялся и вышел в комнату, повозился там какое-то время и возник на пороге уже одетый: – Я уйду, – повторил совершенно без обиды, – но только потому, что понимаю – на тебя слишком много свалилось, и ты растерялась. Тебе нужно время, чтобы собраться с мыслями. Номер телефона ты знаешь.

Хлопнула дверь, и Ника осталась одна. Хотелось плакать, но слезы не шли. Хотелось напиться – так, чтобы назавтра болела голова и не было никакой возможности встать и пойти на работу, чтобы лежать в темной комнате и пить мелкими глотками молоко и минералку. «Сходить, что ли? – отрешенно размышляла она, опустившись на пол прямо в простыне и опираясь на стенку спиной. – А что? Коньяк вполне подойдет». Но тело внезапно отказалось подчиняться. Ника чувствовала себя тряпичной куклой, брошенной в угол капризным ребенком. Проблема заключалась в том, что ребенком этим оказалась она сама.

Кое-как добравшись до кровати, Ника рухнула лицом в подушки, все еще хранившие запах Гавриленко, и закрыла глаза. Внутри вдруг разлилась такая сильная боль, что стало трудно дышать. Физическое ощущение собственной неправоты…

Она пролежала так до ночи, не обращая внимания на периодически звонивший мобильный. Кроме Ирки и Артема, никто ее искать не должен был, но даже с подругой разговаривать не хотелось. Беседа же с Артемом вообще казалась немыслимым кощунством после того, что она сегодня сделала.

«Повела себя, как баба в ПМС, – раздраженно думала Ника, – как идиотка последняя. Что такого он сказал? Нашла, от чего завестись! А все просто – меня совесть гложет, я же Артему, получается, изменила. Вот потому и выставила Максима с истерикой. Дура».

Стахова перевернулась на спину и потянулась к шнурку висевшего над кроватью бра, однако, сколько ни дергала, свет не зажигался. Она села, нащупала ногой тапки и добралась до выключателя – эффект тот же.

– Ну, здравствуйте! Только этого не хватало! – Ника раздвинула шторы, чтобы посмотреть, горят ли окна в соседнем подъезде и в соседнем доме, но там все было в порядке. Более того, окно квартиры под ней тоже ярко светилось. – Это что еще за новости? – Она прошла к двери и осторожно прильнула к глазку – на площадке тоже было темно, а возле ее квартиры явно кто-то был, Нике даже показалось, что она слышит дыхание в маленьком коридорчике. У них с соседкой не было второй двери, отделявшей лестничную клетку, и темный закуток был доступен любому желающему. И сейчас таковой нашелся – Ника все отчетливее слышала, как он дышит и пытается вставить что-то в замок. От ужаса у Стаховой прорезался такой высокий голос, что она сама ни за что бы себя не узнала. Визжала она так, что снизу начали стучать по трубе, зато визг спугнул взломщика, он кинулся вниз по лестнице, и через пару минут раздался истошный лай соседского пса – видимо, его как раз вели с прогулки. Ника метнулась в кухню, чтобы попробовать увидеть того, кто выйдет из подъезда, но это оказалось невозможным – хитрый взломщик, видимо, предусмотрел это и не вышел на освещенный пятачок двора, прошел по стене и выскользнул из ворот сразу в переулок. Ника бессильно ткнулась лбом в стекло и заплакала. Она знала – это не банальная попытка влезть в квартиру, это опять предупреждение ей – мы следим за тобой, мы можем все, остерегайся нас, бойся, забейся в угол и сиди там, как мышь. И все сильнее хотелось почувствовать себя мышью, чтобы никто не нашел.

Очередная бессонная ночь не прошла даром. Утром Ника выглядела так, словно действительно выпила – лицо опухло, глаза превратились в узкие щелки, кожа покрылась красными пятнами. Стахова тупо смотрела в давно погасший экран ноутбука – заряд батареи закончился в тот момент, когда она заканчивала статью. Работа оказалась единственным средством от страха, оставалось написать всего пару строк, но батарея не выдержала. Света по-прежнему не было, но Ника не могла заставить себя выйти на площадку и проверить автоматы в щитке. Ей казалось, что ночной гость непременно вернулся и теперь только и ждет ее появления. Умом Ника понимала, что это всего лишь плод ее фантазий, вчерашнего испуга, но никак не могла справиться с собой.

Переведя взгляд чуть в сторону, она наткнулась на стоявшую на столе чашку с васильком. Почему-то у нее так и не хватило сил убрать ее в раковину, и теперь недопитый чай напоминал о том, что вчера на этом месте сидел Максим, прикасался пальцами к чашке, держал на коленях ее, Нику. Она не могла понять, почему испытывает такую боль. Все стало слишком сложно: измена Артему, то, что она выгнала Максима, то, что никак не может разобраться в себе и понять собственные желания.

Скомкав пустую пачку от сигарет и бросив ее в ведро, Ника побрела в ванную, зажгла там белую свечку, при горении менявшую свет, и включила воду. Принимать душ, завернув в пакет забинтованную руку, оказалось практически невозможно, но Ника кое-как справилась с этим. Вот высушить волосы без фена – это было абсолютно нереально, но, к счастью, до работы оставалось еще много времени, и свободно распущенная грива постепенно просохла самостоятельно. Оставалось только выйти из квартиры, а вот с этим как раз возникли сложности. Ника не могла заставить себя даже подойти к двери.

– Ну, чего я боюсь? – уговаривала она себя, роясь в шкафу в поисках светлой футболки. – Ведь он меня не ждет под дверью, это же понятно. Нет ничего ужаснее собственных нарисованных кошмаров. Я пережила такое на стройке, что и во сне не приснится, а теперь боюсь какого-то жулика с отмычкой? Да если гипсом по голове огреть, то вообще убить можно.

Но эти доводы не имели никакой силы, Ника поняла это, едва подошла к двери и взялась за ручку. Пальцы, словно парализованные, прилипли к металлу и не двигались, сердце забилось, готовое выскочить, а спина покрылась каплями пота. Ника заплакала от бессилия и злости. Она никогда раньше не думала, что способна вот так бояться – до предательской дрожи в коленях, до помутнения рассудка. Тот, кто пытался запугать ее, добился успеха, причем сделал это весьма незатейливо. Даже мертвый бомж на стройке не выбил Нику из колеи так, как западня в собственной квартире.