Марина Крамер - Жить на свете стоит

– Да, ты права, наверное… Извини, мне пора.

– С Рождеством, Никуся! Спасибо, что зашла.

Стряхнув снег с куртки, Ника вошла в квартиру, где пахло свежей елкой и надвигающимся праздником. Алексей Павлович постарался, украсил гостиную, набил продуктами холодильник – они собирались отмечать Рождество вместе. Ника сперва сопротивлялась – ей казалось, что праздновать католический праздник неправильно, но Гавриленко настаивал, объясняя это тем, что нелепо отвергать культуру страны, в которой живешь, и она согласилась.

– Жизнь и так тяжела, Вероника, так зачем лишать себя возможности повеселиться лишний раз?

– На самом деле жизнь проста, но мы настойчиво ее усложняем, – процитировала Ника, и Гавриленко с удивлением взглянул на нее:

– Конфуций?

– Он самый.

– Приятно общаться с грамотным человеком.

– Обижаете! Я много читаю, без этого нельзя, мозги ссыхаются.

Гавриленко рассмеялся и поцеловал ее в макушку.

Через три дня она вернулась от врача, довольная результатами осмотра. Состояние ее было прекрасным, ребенок развивался нормально, анализы тоже не внушали доктору опасений. Из суеверия Ника не покупала никаких вещей для ребенка, но сегодня, проходя через площадь, увидела в одной из палаток голубые вязаные пинетки и не смогла удержаться. Сейчас она вынула их из сумки и разглядывала, любуясь крошечным размером. Спрятав покупку в ящик комода, она прошла в гостиную и налила в стакан минералку. Выпив залпом, налила еще. Тишина в квартире начала раздражать, хотелось звуков.

Ника щелкнула кнопкой на пульте, включая американский канал, который смотрела с целью языковой практики, как и советовал когда-то Максим, и в гостиную ворвался голос диктора, читавшего новости:

– Сегодня на пляже в Пасадене около семи часов утра было обнаружено тело мужчины с пулевым ранением в голову. По предварительным данным, погибший – русский эмигрант, живший в Майами и приехавший в Пасадену с дочерью. Девочка взята под опеку службами социального контроля за несовершеннолетними до приезда матери.

Ника подумала – ну надо же, бедный ребенок, повернулась к телевизору, и стакан с минералкой выпал из ее рук, разбившись о кафель, – во весь экран показали Артема Масленникова, расслабленно лежавшего в белом шезлонге. И только отверстие во лбу говорило о том, что его отдых теперь будет вечным. Ника опустилась на пол и заплакала. Да, ее уже давно ничего не связывало с Артемом, она вычеркнула его из жизни и из памяти после того, что он сделал, но… Где-то в глубине души он все равно оставался родным для нее человеком. Человеком, с которым она провела несколько лет жизни. Восторжествовавшая справедливость не принесла облегчения. Их не вернуть: ни Максима, ни Артема, а она все еще жива. Одноглазый Леня не обманул, сделал все, что смог. Значит, об этом он говорил в своей записке, об этом незаконченном деле. Но разве Ника этого хотела? Разве теперь ей легче оттого, что Артем мертв? Это не воскресило Максима. И она теперь чувствовала себя виноватой в том, что не остановила Леню, когда могла. Так что выходило: никакое это не торжество справедливости, это просто очередной камень на душе, очередная нестерпимая боль, чувство вины, с которым ей жить. И прекрасная Прага не сможет изменить ничего, и эта квартира в самом центре, подаренная ей Гавриленко. Разве что… Ника опустила глаза на уже заметно округлившийся живот и позволила себе слегка улыбнуться. Может быть, когда появится ребенок, ей станет легче. Как будто вернется Максим…