Марина Крамер - Жить на свете стоит

– Нет, не может быть… так не бывает… – простонала она, хватаясь за голову.

– Да в чем дело? Вы пугаете меня второй раз, даже не назвав своего имени. – Алексей Павлович снова пощупал пульс.

– Меня зовут Вероника Стахова, – выговорила она. – Я… я… скажите, у вас есть сын? – Она не смогла заставить себя произнести «был», поэтому спросила в настоящем времени.

– Да, у меня есть сын. Но мы давно не общаемся, – сухо ответил Гавриленко. – Почему вас это интересует? Вы с ним знакомы?

– А… а как его зовут? – продолжала Ника, все еще не веря.

– Зовут его Максим.

Ника заплакала. Таких совпадений в жизни не бывает, она хорошо понимала это. Рядом с ней сидел отец Максима, дед ее будущего ребенка. Сидел и не знал, что его сына уже несколько месяцев нет в живых… И она, Ника, вынуждена будет сказать ему об этом.

– Слушайте, Вероника… Я терпеть не могу женских истерик. Давайте я провожу вас домой, и пусть ваш муж все это наблюдает, хорошо?

Эта фраза мгновенно отрезвила ее, успокоила. Ника вытерла глаза, встала и, глядя в глаза Гавриленко, отчетливо произнесла:

– Мужа у меня нет. Но если бы был, его звали бы Максим Алексеевич Гавриленко. К сожалению, так уже никогда не будет, потому что… потому что он погиб несколько месяцев назад в Москве. Погиб и не успел узнать, что здесь, в Праге, у него скоро родится сын.

Гавриленко медленно поднес к носу ватку с нашатырем, которую до сих пор сжимал в пальцах.

– Боже мой… боже мой… – пробормотал он, закрывая глаза. – Максим… Я знал, что так случится…

Ей вдруг стало до слез жаль его – несчастный одинокий человек, лишившийся единственного сына, пусть они и не были близки. На миг ей показалось, что Гавриленко не поверил ей, и Ника вынула мобильник. Там была одна-единственная фотография ее с Максимом – здесь, в Праге, они снялись в обнимку на Карловом мосту, улыбались в камеру телефона, а в ушах Ники красовались голубые серьги с речным песком внутри. Ника протянула телефон Гавриленко:

– Вот… это я и Максим… если вы мне не верите, посмотрите, это же он…

– Не нужно… я верю, – проговорил он, отводя руку с телефоном. – Вы вполне в его вкусе, он любил таких женщин – ярких и с внутренним содержанием.

– Если вы проводите меня до дома, я все вам расскажу, – тихо сказала Ника, дотрагиваясь до его плеча.

– Что? Да-да, конечно, идемте. – Гавриленко как-то мгновенно состарился, сгорбил плечи, сделался больным и несчастным.

Ника взяла его под руку, и они тихо пошли по узкой улочке к ее дому. Остановившись у подъезда, Алексей Павлович спросил:

– Так вы живете в его квартире?

– Откуда вы знаете, что это его квартира?

– Я сам покупал ее, когда Максим учился здесь.

– Да, теперь я живу в его квартире. Только он оформил ее на меня. Извините.

– Не надо извиняться. Вы ждете мальчика? – Он оглядел ее фигуру, и Ника чуть улыбнулась:

– Еще не очень заметно. Думаю, что это будет мальчик, во всяком случае, я этого очень хочу. Но мы стоим у подъезда, а уже холодно, – спохватилась она. – Я приглашаю вас к себе на чай.

– Да, с удовольствием, – пробормотал Гавриленко, – сегодня определенно очень странный день. Знаете, Вероника, утром я гулял с собакой и вдруг увидел бабочку. Вы можете себе представить? В ноябре – бабочка. А потом – вы. – Он шел за Никой к лифту и продолжал: – Определенно это был знак свыше. Но я не подумал… не знал, что Максим…

– Вы не пользуетесь Интернетом? – спросила Ника, отпирая дверь.

– Нет. Я не признаю этих модных новинок, люблю газеты и новости по телевидению. Кроме того, я слишком давно живу здесь, чтобы интересоваться российскими делами.

– Вы проходите в гостиную, я сейчас. – Ника прошла в спальню, сняла сдавливавшие живот джинсы, облачилась в длинный халат и вышла к отцу Максима.

Тот сидел на диване и смотрел в окно.

– Вы ничего не изменили здесь, – заметил он грустно. – В последний раз я виделся с сыном в этой квартире лет пять назад. Не дай вам бог, Вероника, пережить своего ребенка. – Он закрыл лицо руками и заплакал.

Ника растерялась. Она не знала, как вести себя с плачущими мужчинами, но вид отца Максима, так остро переживающего свое горе, тронул ее. Она села рядом и положила руку на плечо:

– Я всегда хотела узнать о вас что-то, но Максим неохотно касался этой темы. Вы… не расскажете?

Алексей Павлович вытер слезы, помолчал и попросил:

– Если не трудно, заварите чай, Вероника.

– Да, конечно. Вы какой любите? – Она поднялась и открыла навесной шкаф, в котором хранилась довольно большая коллекция чаев.

– Вряд ли у вас такой есть, заварите на свой вкус.

Ника как-то машинально вынула пергаментный пакетик с васильковым чаем, который они купили вместе с Максимом, заварила в прозрачном чайнике и поставила на стол перед Алексеем Павловичем, придвинула чашку и сахарницу.

– Знаете, Вероника, я очень виноват перед сыном, – начал он, разминая пальцы правой руки. – Я всегда презирал деньги, считал, что жить нужно по средствам. А Максим… он был другой. Я виноват еще и в том, что мало времени проводил с сыном, его фактически воспитал мой друг Ванька. Я много ездил – я ведь военный врач в отставке. Последнее мое место службы было здесь. Когда войска вывели, я отослал семью, а сам решил не возвращаться, и Максиму пришлось несладко. Вы ведь понимаете… Но он сумел выстоять, даже реализовал мечту и приехал учиться сюда, в университет. Я поддерживал его как мог, но уже тогда он был отравлен Ванькиными идеями о бизнесе и больших деньгах. Мне это было противно. В конце концов, мы практически перестали общаться. Максим не мог мне простить, что я бросил его мать. А я не мог ей простить связи с моим лучшим другом. Думаю, вы имеете право знать, поскольку…

Алексей Павлович замолчал, налил чай себе и Нике, поднял кружку обеими руками, и Ника заметила, как сильно они дрожат. Сделав глоток, он с удивлением посмотрел на нее:

– Как вы узнали?

– Что?

– Этот чай… Максим такой пил, и я люблю тоже.

– Мы покупали этот чай вместе, – вздохнула она, – с тех пор я не прикасалась к пакету, но сегодня рука сама как-то потянулась.

– Кто вы по профессии, Вероника?

– Я вообще-то журналист. Мы и познакомились во время интервью. А потом Максим помог мне выпутаться из очень неприятной ситуации. Простите, если спрошу лишнее, но… отчество вашего друга Ивана – Никитич?

– Да. Вы знакомы?

– Увы…

– Да, это точно – увы. Ванька оказался подлецом, а я считал его лучшим другом.

Ника помолчала, но потом решилась:

– Думаю, вы не сможете ненавидеть его сильнее, если я скажу правду. Он виноват в смерти Максима. Это он его убил – чужими руками, но он.

Гавриленко вытянулся в струну, тяжело задышал, рванул ворот рубашки под тонким полосатым пуловером, и Ника испугалась, что сейчас его хватит удар, но Алексей Павлович вынул из нагрудного кармашка белый патрончик нитроглицерина и привычным жестом забросил красную горошину под язык. Через несколько минут ему стало легче, он задышал ровнее и проговорил: