Виктор Пронин - Высшая мера

- Может, с ними зашла, до них или после… Некоторые свидетели говорят, что была вчера в этом подъезде гостья… Вроде и заметная из себя…

- Была! - вдруг вскрикнула тощая. - Точно была. Я видела. Быстро так, деловито, озабоченно прошла… По сторонам не смотрит, никого не видит… Большой, видите ли, человек, - с осуждением произнесла женщина.

- Большой человек? - удивился Юферев так простодушно, так невинно, что не ответить ему было просто невозможно.

- Господи-и-и! - протянула толстуха с таким пренебрежением, что каждый сразу бы оценил ее недовольство вчерашней гостьей. - Большой человек! За версту видно, какой она человек!

- И какой же?

- Шелупонь, - отрезала толстуха, из чего Юферев понял, что и она видела гостью, ее мнение о ней тоже невысокое, можно даже сказать, презрительное.

- Старая? - спросил Юферев таким тоном, что женщины должны были понять - он вполне разделяет их мнение.

- Она? - Толстуха повернулась к нему массивным своим телом и некоторое время смотрела на следователя подозрительно-изучающе, словно он произнес нечто такое, что сразу его выдавало. - А кого вы называете старой? Я, к примеру, старая?

- Вы? - Юферев взглянул ей в лицо и с удивлением увидел, что глаза у толстухи в самом деле молоды, озорны и насмешливы, что старухой-то ее назвать и в самом деле нельзя.

- Да! Я, по-вашему, старая?

- Мне кажется, мы ровесники, - смутился Юферев или сделал вид, что смутился.

- С вами?! - воскликнула толстуха сипловатым голосом. - Ошибаетесь… Я, наверное, все-таки маленько постарше.

- Разве что на пару лет, - великодушно заметил Юферев.

- Так вот вчерашняя девица… Тридцати ей все-таки нету, помоложе она будет, учитывая шустрость… Но к тридцати дело идет, никуда ей, голубушке, не деться от тридцати годков-то! - сказала женщина с непонятным торжеством.

- В этом дворе, в этом доме раньше вы ее не видели?

- Нет, не видела.

- Короткая стрижка? - как бы вспомнив, спросил Юферев.

- Да нет, патлатая!

- Рыжая?

- Вряд ли, - с сомнением просипела женщина. - Светлая - да, но рыжая? - спросила она у себя. - Нет, не рыжая.

- Плотненькая такая девочка?

- Это да, с мясцом баба, во всяком случае, тощей не назовешь, - подтвердила вторая женщина.

- Крашеная? - с надеждой спросил Юферев.

- Крашеная? - переспросила толстуха. - Не могу сказать… Сейчас вот дайте мне фотку - не узнаю, лица не видела. А если вот так пройдет по дорожке - тут уж не ошибусь.

- Постойте, постойте, постойте, - зачастила тощая женщина. - Ведь что получается… Это что же получается… - Она посмотрела на Юферева заблестевшими глазами. - Я вам сейчас такое скажу, такое скажу, что вы криком кричать будете! Лешка, наш половой бандит, к ней приставал вчера!

- Верно, - солидно кивнула толстуха. - Это и я видела.

- Лешка Якушкин из семнадцатой квартиры. Он ко всем бабам пристает, и к ней тоже приставал. Вот он распишет ее что твой живописец!

- Якушкин из семнадцатой? - повторил Юферев, чтобы не забыть, записывать ему сейчас не хотелось, он знал, что, как только достанет блокнот и ручку, разговор тут же прекратится, женщины замкнутся и будут опасаться каждого собственного слова.

- Точно, он! - сказала, как вбила гвоздь, соседка по скамье. - Болтун, пьяница и лодырь!

- Хулиганит? - спросил Юферев.

- Он тихий пьяница и тихий приставала. Как я понимаю, ничего ему от баб и не нужно, только бы потрепаться, поулыбаться, за локоток подержаться…

- Учится? Работает?

- И отучился уже, и отработался.

- Один живет?

- А на что ему жить-то, будь он один? - резонно спросила старуха. - С папой живет, с мамой.

- Сколько ж ему лет, Якушкину-то?

- Тридцать пять - тридцать семь… Где-то он в этом возрасте.

- Чем занимается?

- Шатается. - Женщина чуть шевельнула тяжелыми плотными ладонями, как бы разводя их в стороны, как бы показывая, что этим объясняется вся жизнь Лешки Якушкина. - Но парень неплохой, вы поговорите с ним, он вам эту красавицу так распишет, что вы ее из тысячи узнаете.

- Она была с сумкой? - спросил Юферев, вспомнив, что если девица действительно показывала Апыхтиной телеграфный бланк, то ведь где-то должна была его держать.

- С сумкой? - переспросили женщины в один голос.

- Не видела, - пояснила толстуха. - Патлатая она была.

- И губы крашеные? - подсказал Юферев.

- Патлатая, - твердо повторила женщина и снова уставилась в пространство маленькими своими неподвижными глазками.

Юферев хотел было еще что-то спросить, но воздержался. По каким-то признакам он понял, что разговор исчерпан и дальнейшие его вопросы будут только раздражать женщин.

- Спасибо, - сказал он, поднимаясь. - Авось еще встретимся, авось еще удастся поговорить.

- Что Николаич-то, держится? - спросила тощая женщина совсем другим тоном - участливым и жалостливым. - А то я столкнулась с ним у лифта - совсем плохой мужик, совсем плохой.

- Уже лучше, - сказал Юферев и, махнув рукой, направился к первому подъезду, где, по его прикидкам, должна быть семнадцатая квартира.

- Не застанете, - раздался сзади какой-то сдвоенный голос, видимо, обе женщины вразнобой произнесли примерно одно и то же. - Опоздали маленько.

- Где же он спозаранку?

- Там, где все приличные люди, - рассмеялись женщины сдвоенным смехом. - Похмеляется.

- Где?

- В конце дома направо и опять направо… Десять минут вдоль улицы, а там забегаловка… «Пища» называется… Вот там он и питается.

- Как мне его узнать? - спросил Юферев.

- Узнаете, - рассмеялись женщины. - Без труда узнаете. Его нельзя не узнать. Все его узнают. Только папа с мамой не узнают, когда он вечером возвращается.

Забегаловка «Пища» создавалась, судя по всему, не единым духом. Вначале это был просто громадный железный контейнер. В нем прорезали дыру для двери, потом еще одну дыру для витрины, потом маленькую дыру для вентиляции.

Торговля, похоже, шла достаточно бойко - тут же стояли высокие круглые стойки, за которыми можно было подкрепиться. В забегаловке продавались скользкие, будто перемешанные с жидким мылом, сосиски, дешевая водка и пиво. Постепенно здесь сложился круг завсегдатаев. Учитывая, что рядом была автобусная остановка, а автобусы ходили все хуже, ждать их приходилось подолгу, посетители в «Пище» не переводились.

Через год хозяин пристроил к контейнеру нечто крытое, нечто странное - из водопроводных труб и списанных листов пластика. Настлал пол, вставил в промежутках между листами пластика окна, и получилась забегаловка, которую сразу и навсегда полюбили все окрестные алкоголики, наркоманы, токсикоманы и прочая шелупонь, к которой хозяин, мордатый немногословный детина, относился с неизменным уважением и предупредительностью.

Это ценили, сдачу не пересчитывали, проявляя тем самым уважение и доверие к мордатому. Вел он себя сурово, строго, но справедливо - милицию не вызывал, все конфликты в своем заведении решал самолично, без жестокости и брезгливости.