Михаил Найдич - Высшая мера

Дорога, как меч, пополам разрубила лес. И по ней с разных концов, пока невидимые друг другу, двигались навстречу всадники. А где-то посредине шли вразвалочку, то уходя неглубоко в лес, то снова возвращаясь на открытое место, два паренька: Славка и Петро.

Славка — тот белявый, с веснушками вокруг вздернутого носа, а Петро… сразу и не поймешь какой. Потому что волосы у него не белые, не черные, веснушек нет; лишь от брови, вдоль уха, шрам, будто от сабельного удара. Как-то давно стукнулся о кованный железом сундук — вот и памятка…

Мальчишки собирали стреляные гильзы. Уже карманы набиты и за пазухой позванивают, да все мало. А главное, надежда есть: может, еще чего в лесу попадется — винтовка или наган, например.

Бои прошли недавно. Да и сейчас… то красные, то зеленые, то гайдамаки сквозь село проскакивают.

И дальше — через лес в чистое поле. Люди пересидят в погребах, в клунях, потом, озираясь, выглядывают снова.

Еще недавно лес в стороне от дороги был, что называется, дикий. А теперь кое-где деревья порубаны, пни торчат; на полянках следы от костров и шалаши, сделанные на скорую руку…

Славка, жестикулируя и захлебываясь, говорил дружку:

— И вот, понимаешь, зачислят нас в конную разведку. Коня дадут, шашку, само собой. Так?.. И пойдем мы рубить всех тех бандюг под корень. — И он замахал вытянутой рукой, показывая, как будет рубить бандитов. — А хорошо бы еще атамана споймать. Связать веревкой, в рот хочь носки толстые, хочь другое забить и в штаб привести.

— Какого атамана? — чуть насмешливо спросил Петро. Вопрос был законный: их за последнее время вон сколько в Гусаровку наезжало. Но Петро не стал ждать ответа и уныло сказал:

— Не выйдет у нас. Не возьмут. Спросят: «Сколько тебе лет, Славка Тимчук? Тринадцать? Хе-хе, домой жарь, пусть губы от молока обсохнут». Дядьки всегда так говорят, я знаю.

— Обдурю их, скажу пятнадцать мне, — не сдавался Славка.

— Не поверят, — вздохнул Петро…

Где-то в стороне захрапели кони, и ребята, выходившие на дорогу, опять юркнули в лес, залегли в какой-то ямке — едва уместились.

Затаили дыхание и ждут.

Тихо. Ни звука. Славка голову поднял: «Показалось, что ли?» Петро его за плечо дернул и задышал в самое ухо:

— Видишь? Идут.

Ведя в поводу коней, трое вооруженных людей двигались по дороге. Остановились. Один из них достал бутылку, отхлебнул глоток. На тонкой, заросшей волосами шее будто яблочко заходило.

— Рыжий Савелий! — узнал Славка.

— И Стецько рядом, — зашептал Петро. — И третий… тот, должно, в гости приехал к Стецьку и отцу Авксентию.

Савелий кончил пить и похлопал по донышку бутылки:

— Хороша, ч-черт! Умеет соседушка гнать первача. Глянь-ко, прозрачный, как слеза дитяча.

Он передал бутылку гостю. Тот понюхал и сказал:

— Ты, наверное, лучшего и не пробовал, румынской цуйки, к примеру?..

Савелий сел на траву, положил винтовку на колени и локтями оперся на нее.

— Надоело все, тьфу… Атаман Буряк что-то тянет. Вот прибьюсь к Заболотному или к Шепелю, и конец.

— А может, в Казатин податься к Маруське Соколовской? — сказал Стецько.

— Да ну ее, ту учительшу малахольную, — сплюнул Савелий.

— Зря, зря вы, панови, — гость Стецька пощипал редкую бородку. — Буряк пошел на соединение с отрядом Матюша. Скоро появятся, ей-богу.

…Солнце начинало припекать, и бандиты разлеглись на земле — может быть, ко сну их клонило.

— Петь, а Петь, долго нам тут пастись? — еле слышно вздохнул Славка.

— Молчи! А то услышат…

Лес легко шумел над их головами. Какие-то пичуги перезванивались беззаботно и тихо. Был конец весны. Зелень от недавних дождей отяжелела, разбухла, стала яркой. А сейчас в лучах солнца березки и старые дубы высыхали, наполняя воздух неповторимым лесным запахом. Да к тому же акация, куда ни глянешь, белеет, белеет она…

Вдалеке, на твердой подсохшей дороге, раздался копытный цокот. Бандиты мигом повскакали и отвели коней за деревья, притаились. Теперь они были в нескольких шагах от мальчишек.

— Может, от Буряка кто-нибудь? — с надеждой спросил рыжий Савелий.

Гость Стецька с сожалением покачал головой:

— Рано им. — Потом всмотрелся и определил: — Краснопузые это.

А всадники приблизились, сбавили шаг, почти встали, свертывая самокрутку. Их было двое.

— Эх, Борис Ершов, — сказал один, вероятно, самому себе. — Был ты сотником червонного казачества, а теперь штабной крысой заделаешься.

— Будет тебе, Борис, терзаться. Кому-то же и там работать надо.

— Нет уж. Доберемся до штаба, попробую отпроситься.

Мальчишки увидели, как Стецько поднял винтовку и, быстро переглянувшись со своими, закричал:

— Бросай оружие! Слазь, сволота!

От неожиданности у всадников цигарки попадали. Но в ту же секунду они ударили коней.

И сразу загремели выстрелы…

Один упал на дорогу, лишь нога запуталась в стремени. А другой, огрев коня плетью, метнулся в гущу леса на противоположную сторону от дороги и стал отстреливаться.

Лязгнули затворы. Бандиты кинулись в погоню. Гость Стецька вскрикнул, зашатался и рухнул. Савелий наклонился над ним, а Стецько продолжал стрелять.

Над дорогой стоял сизый дым от выстрелов, слоистый, горький. Мальчишки, не сговариваясь, выползли из ямки — и на четвереньках в лес. Потом ка-ак припустили! Бежали изо всех сил; бешено стучали в груди их маленькие сердца.

Дед Никифор встретил Славку молчаливым укором. Не ругал его за то, что тот пропадал весь день, промолчал и о своей тревоге.

А ведь когда со стороны леса гремели выстрелы, старый Никифор долго ходил у своей приземистой хаты, прикладывая козырьком ладонь к выжженным бровям, и смотрел, смотрел на дальний зеленый треугольник леса.

Может быть, и хотелось ему сейчас отругать внука, а то и взгреть, но только махнул рукой дед и сказал два слова:

— Иди поешь.

— Спасибо, дедусь, я мигом, — ответил Славка.

Внешность у Никифора не картинная, не дед-морозовская. Ни бороды, ни усов пышных, — лишь тонкая щетинистая полоска от прямого носа до верхней губы. Да и лет не так уж много ему — едва перевалило за пятьдесят.

В Гусаровке любили Никифора, уважали. Человек тихий, честный, к тому же грамотный: если нужно какую бумагу составить, к нему на поклон идут. На поклон — это только так говорится. Славкин дед всегда рад помочь любому.

Сейчас, глядя, как внук мигом прикончил молоко и краюху хлеба, как крошки подобрал на клеенке, старик подавил вздох, опустил глаза и сказал: