Михаил Найдич - Высшая мера

И Петро соскочил, чтобы согнать с себя сонную одурь. По траве побежал, не отставая от телеги. И сразу же в воздух взлетели испуганные перепелки. А коршун над головой — не плыл, не кружился — продолжал висеть на одном месте, будто невидимой нитью прикрепленный к небесам.

Вдалеке показались стройные, как свечи, тополя и цепочка невысоких холмов. Уже можно было различить и домики — дорога в том месте подходила к сахарному заводу.

Старик попридержал Грома, и тот поплелся шагом — лениво и покорно. А когда конь поравнялся с первыми строениями, Никифор огрел его кнутом — и Гром, задрав морду кверху, рысцой пронесся мимо них и, оставляя облачко пыли, снова вырвался в открытую степь.

Дед опасливо оглянулся. Облегченно присвистнул: «Ну, слава богу, никого!»

И опять потянулась однообразная, еще более горячая равнина.

Время было тревожное. Совсем недавно петлюровское войско занимало значительную территорию от Днестра до Буга. Поддерживаемые польской шляхтой, гайдамаки мечтали еще больше расширить ее — даже Киев захватить. Но просчитались. Под ударами красной кавалерии отряды желтоблакитников вынуждены были бежать к реке Збруч, к линии тогдашней границы, под крылышко пана Пилсудского.

Полковник Палий, да и сами Удовиченко и Тютюнник, носившие громкие звания генерал-хорунжих, без оглядки мчали зализывать раны на сопредельную сторону: им уже было не до Киева.

Однако, отступая, петлюровцы оставили после себя всякое отребье. В лесах Подолии, Балтщины, Гайсинщины, в прочих местах Украины, особенно ее правобережья, действовали десятки, сотни мелких банд. Они вели агитацию в пользу самостийников, вырезали советских работников и активистов, держали в страхе местное население.

Богатые села, сахарные заводы — излюбленные места бандитов. «Як мухи, до сладкого тянутся, сто чертей ихнему батьке!» — дед Никифор в душе ругал петлюровцев, но в эту минуту был недоволен и самим собой.

Надо было стороной объехать сахарный завод, а не рисковать.

На сей раз, однако, обошлось.

Утомленный жарой и волнениями, Никифор вскоре направил телегу с дороги в траву и там остановил Грома.

— Ну, хлопцы, привал. Залазь под телегу.

Укрывшись от солнца, они решили немного поесть. Достали хлеба, зеленого луку. Петро хотел развязать узелок и вынуть по кусочку сала, но дед остановил его: мол, успеется, держи про запас.

Поели, попили водицы из старого солдатского котелка. И — снова в путь. Гром выехал на дорогу, дожевывая сочную траву.

К вечеру впереди показался хутор. Дед Никифор попридержал лошадь и неуверенно сказал:

— Объедем стороной, ага, хлопцы?

То ли песня, то ли просто пьяные голоса послышались со стороны хутора. Можно было различить и треньканье балалайки.

— Объедем… Да только воды бы набрать, — сказал Славка. — Давай, деду, ведро, я сбегаю.

И Петро вызвался с ним.

— Чего захотели! Не отпущу.

— А как же без воды-то? Надо поить Грома, а до Ингула еще часа четыре с гаком.

— Ты-то откуда знаешь? — улыбнулся Никифор.

— Знаю, — ответил Славка и стал отвязывать ведро.

Старик нахмурился, но сказал спокойно:

— Брось! Как стемнеет, я сам схожу: колодец тут недалеко.

Густая, как мазут, темнота стояла на хуторе. Собачий лай сливался с пьяными голосами — второй день здесь находился отряд Буряка. Кто-то из бандитов спешно справлял свадьбу, и потому стаканы вновь и вновь наполнялись самогоном.

В центре хутора, из окон крепкого нового дома, пробивались бледно-желтые полосы света. Здесь сам Буряк с группой ближайших друзей и местных кулаков резался в карты.

Игра серьезная — только на царские золотые.

Буряку сегодня дьявольски везло. Справа, у его рук, уже высились на столе два золотых столбика из монет. Потрескивала над головой керосиновая лампа, и в ее свете — сквозь густой махорочный дым — монеты казались теплыми и до блеска начищенными.

Пот покрывал крутой лоб и щеки Буряка. Атаман то и дело лез за цветастым платком и при этом вынимал из кармана все содержимое — и прежде всего отливающий синью браунинг. Лица партнеров в эти минуты вздрагивали, что доставляло Буряку немалое удовольствие.

Блеск золота настраивал его на веселый лад. Еще бы! Сколько получал Грицько Буряк, учительствуя на Екатеринославщине, а? Ерунду получал. «А теперь…» — и глаза атамана слезились от золота. И радостью переполнялась душа.

Спасибо Палию, это он когда-то познакомил Буряка с самим паном Головным, с Симоном Васильевичем. А благоволение Головного атамана — много значит. Не раз в подогретой самогоном башке Буряка возникали картины: во главе отряда он победоносно скачет сквозь всю Украину, и сам Симон Петлюра при народе трясет ему руку, по-христиански лобызает.

Но время шло, а настоящих побед у Буряка, как впрочем и других атаманов, было немного. Вот вчера его «орлы» зарубили председателя комнезама (комитета незаможников, то есть бедноты)… какая же это победа? Не хочет идти народ за самостийниками — с каждым днем это становится все очевиднее.

Приходилось утешаться другим: подобием власти, житейскими наслаждениями. Что ж, попить, поесть — пока хватает. Кулачье, тесно связанное с бандитами, несет само, а бедняка можно и пограбить, отобрать последнее. Впрочем, Буряку, бывшему учителю, по душе было другое слово, более культурное — реквизировать.

И с оружием полная воля: сегодня парабеллум, завтра манлихер или браунинг — у атамана выбор большой, бери любое.

Игра подходила к концу. Атаман сгреб со стола золотые, небрежно швырнул их в карман широченных бриджей. На мгновение мелькнула мысль: а что если партнеры в поддавки играли — понарошку проигрывали, чтоб задобрить его? Но тут же отогнал ее: «А-а, какая разница!» — и хлопнул по карману.

Где-то за окнами прогремел выстрел, второй.

— Эгей, чего там? — с порога крикнул в темноту Буряк.

Отозвался чей-то ленивый голос:

— Человека поймали.

— Какого человека?

— Та бес его знает, чужой какой-то.

Атаман помолчал немного и раздраженно сказал:

— Ну, а пальбу зачем учиняете?

И опять тот же голос, на этот раз с насмешкой:

— Да что тебе, батько, патронов жаль? Вон их целая подвода.

— Но-но, скотина, поговори у меня! — возвысил голос Буряк.

Его помощник, прыщеватый парень, в недавнем гимназист, предложил:

— Снимем допрос, Григорий Степаныч?

— Тащи сюда, — приказал Буряк, возвращаясь к столу и усаживаясь.

Недавние партнеры по картам живо вывалились из комнаты: не каждому охота быть свидетелем ругани, а может, и крови. Остались двое: Буряк и помощник.

А гайдамаки ввели со двора пошатывающегося деда Никифора. В одной руке он держал пустое ведро, капли падали на пол. Снимая с головы картуз, Никифор кратко и невыразительно поздоровался. «Влип все-таки», — сокрушенно подумал он.