Михаил Найдич - Высшая мера

— Надо нам с тобой, хлопче, в город подаваться.

— Зачем, дед? Тут у нас хоть хлеб есть.

— Землица, конечно, малость кормит, это точно. Только не в одном хлебе суть, Славка. Надоело мне в этом закутке: то одна банда, то другая, и все лютуют, житья нет. Хорошо еще — про батьку твоего не дознались.

— А в городе красные? Может, и отец там?

— То-то и оно. Найдем его, тогда легче будет.

— А у отца, наверное, есть револьвер… ага, деда?

Никифор улыбнулся:

— Должно быть, есть — как-никак, полком командует. Только… — дед сразу посерьезнел, — только поменьше болтай об этом. Особенно здесь.

— Что я маленький!? — обиделся, Славка. — Я и раньше молчал.

Слово «раньше» скорее всего относилось к тому времени, когда Славка был ростом как вон тот обшарпанный табурет. Иван Тимчук, отец Славки, был тогда арестован за агитацию против царя. Наборщик губернской типографии, он вместе с другими подпольщиками был сослан на Соловецкие острова. Мать, и раньше постоянно хворавшая, не выдержала удара, умерла. Тогда-то вместе с дедом они и переехали из города в Гусаровку.

А в прошлом году здесь появился и отец.

Во главе отряда красной конницы, после короткого боя с бандитами атамана Хмары, он проехал через все село. И долго сжимал костлявые плечи Никифора — отца своего. И по спине хлопал Славку…

А когда настало время уезжать, отец расстегнул мешок защитного цвета и положил на стол сухари, колбасу вареную и два кусочка серого сахара. Какой-то кавалерист, бывший в хате, сказал:

— В обозе еще мука есть. Может, оставим полмешка, а, комполка? Живут-то они не дай бог…

Отец подумал, погладил пальцами щетину на подбородке и печально покачал головой:

— Не имеем полного права.

Вечерело. Закат тогда был оранжево-золотистый и широкий, будто огромная Жар-птица взмахнула своими крылами. Славка с дедом стояли у старой мельницы, полуразрушенного ветряка, где несколько часов тому назад красные конники рубили бандитов. Мимо проходили войска: покидали село. Славка сперва махал картузом вслед, потом перестал — устал, наверное. За эскадронами летели пулеметные тачанки, орудия и снова конница.

Где-то впереди, за пыльной, оседающей на стерню завесой, скрылись отец и его боевые друзья.

В прошлом году это было.

Петро пересчитывал набранные в лесу гильзы, когда в окошко постучал Славка.

— Чего тарабанишь? Заходи, — буркнул Петро. Он, честно говоря, не очень обрадовался приходу друга. Ведь только-только собрался поиграть в солдатики.

Стреляная винтовочная гильза — во какой солдат! Настоящий! Стоит на столе прочно, не шатается. А присмотреться, — плечи есть, шея, и уж совсем легко мысленно дорисовать голову, руки (то брошенные по швам, то зажавшие грозную трехлинейку). К тому же гильза — бронзовая; точь-в-точь покрытый густым загаром боец. А загорел боец в походе, под щедрым южным солнцем.

Конечно, можно играть и вдвоем. Но это уже сложнее. Построишь гильзы в одну шеренгу, отдашь команду: «Напра-во!», а Славка назло скомандует: «Нале-во!..» Он ведь всегда упрямый, как черт.

Славка, однако, не проявлял никакого желания присоединиться к игре. И лишь заговорщицки шевельнул пальцем, а потом приложил его к губам.

Когда они вышли из хаты и присели на завалинку, Славка начал, сперва шепотом, а затем погромче:

— Мы с дедом в город собираемся. Понял? Там красные, и отец, наверное, там. Он меня в конницу запишет, на тачанку вторым номером… помощником, значит. Понял? Пойдем мы по всем хуторам и селам. Само собой, и Гусаровку нашу освободим.

— Ну и ладно, — Петро поднялся. — До свиданьица.

Славка обиженно заморгал:

— Ты чего?

— А ничего! — отрезал Петро и, повернувшись спиной, из-за плеча добавил: — Тоже еще… друг. Одно название. Сам едет записываться в конницу, а про меня и не подумал.

И тогда Славка схватил его за плечо, потряс несильно, почти нежно, и стал заверять, что — нет, подумал, не забыл, не такой он человек, чтобы забывать!

Петро облегченно вздохнул: «Правда?»

Провалиться ему на месте, если брешет, заверил Славка. А иначе зачем бы он пришел? Да он же специально в темноте топал, старался поскорее обрадовать! Ведь поедут они вместе — и никаких гвоздей.

Петро успокоился, даже насвистывать стал. Но вскоре сник и каким-то затуманенным голосом высказал предположение, что дед Никифор, пожалуй, не захочет его взять.

— Захочет! — горячо выдохнул Славка. — Я уже удочки забрасывал. Только бы тетя Груня отпустила.

— Уладим, — подмигнул Петро. — Ежели добром не отпустит — сам сбегу.

Тетя Груня и ее муж, солдат Данила, взяли Петьку на воспитание, когда он осиротел. Ну, бывало всякое: и тумаки, и разговоры, но в общем-то хорошо относились к нему, душевно. Данила погиб еще в шестнадцатом году на Буге, за «веру, царя и Отечество», а тетя Груня только и делала, что хозяйством занималась — вся тут.

Нелегко было прокормиться в те времена. Петька, конечно, помощник, да не всегда. Иной раз с утра уйдет со своим Славкой, а возвращается только к вечеру. Поворчит тетя Груня, но пальцем не тронет: большой уже парень, вон как вымахал…

Славка ушел. Не решаясь сразу же-начать разговор, Петро некоторое время еще повозился с гильзами, помолчал для приличия, затем заговорил:

— Теть Груня, а Славка с дедом в город собираются. И мне бы с ними.

— Да на кой тебе город! Чего ты там забыл?

Однако у Петра уже созрел план разговора.

Перехватив интонацию тети Груни, он заявил, что ничего там не забыл, да и вообще плевать ему на город. Но ведь давно пора прирезать кабанчика. А куда, спрашивается, ветчину девать, сало? Ну, часть, конечно, себе оставить, а остальное надо в городе продать…

— Угу! — насмешливо кивнула тетя Груня. — А на деньги пряников накупишь, да? Там их в городе под вид коней делают, а то еще как звезды и прочее, чтобы покупателей посильнее заманить.

— Та не истрачу, тетя, денег, ей-богу.

— А хоть не истратишь, какой толк? Нынче деньги, как бумажки на растопку.

Петро подумал, что тетя Груня права. Какие теперь деньги? Петлюровцы приходят — свои в оборот пускают. Махновцы — свои. И на тех ассигнациях написано: «Эй, жинко, веселись, у Махна гроши завелись!» Это правда, Петька своими глазами видел. Или вот в прошлом году какой-то шалопутный атаман заскочил на неделю в Гусаровку и приказал населению взамен продуктов — мяса, яиц, молока — принимать… бумажки с печатью аптекарского управления губернии.

Быстро сообразив, что к чему, Петро хитро прищурил глаз и сказал:

— Я, тетя, маху не дам, буду менять сало не на деньги, а на керосин и спички. Ну, еще на соль…

Тетя Груня заколебалась, так, по крайней мере, показалось Петру, и он, стремясь пока закончить разговор на приятной для него ноте, не прибавил к сказанному ни слова. Пошел к лежанке, лег и укрылся стареньким одеялом.