Стеф Пенни - Невидимки

Лулу смотрит куда-то мимо меня застывшим взглядом.

— …А потом я уехал.

Она откидывается на спинку стула — подальше от меня; лицо у нее замыкается, зрачки превращаются в два игольных острия. Даже скулы обостряются. Она вся как-то съеживается. Мне кажется, она изо всех сил пытается не заплакать. Пожалуйста, Господи, думаю я про себя. Если она заплачет, я буду раздавлен.

Голос у нее хриплый, как скрежет пилы.

— Зачем вы пригласили меня на ужин? Зачем говорите все это? Если вы такой ненормальный, зачем мне об этом рассказывать? Или вы от этого ловите кайф?

Я качаю головой. Когда говоришь правду, отчаянно хочется, чтобы тебе верили.

— Нет, вовсе нет. Мне было любопытно, в чем заключаются ваши обязанности. Я не ожидал… Вы мне нравитесь, вы очень мне нравитесь. Поэтому я все и затеял, и… в общем, мне очень жаль, это было глупо и неправильно. Я не хочу лгать вам. Я никогда не буду вам лгать.

Она поднимается, со скрежетом отодвигая стул, губы у нее плотно сжаты не то в ужасе, не то в отвращении, не знаю уж, что она сейчас испытывает. Я чувствую себя подавленным, но не больше, чем до начала разговора. На самом деле, как это ни удивительно, даже меньше.

— Да вы просто ненормальный! Что дает вам право шпионить за мной? Если вы такой крутой детектив, значит можете делать, что захочется? По-вашему, вы Господь Бог, чтобы совать нос в чужие дела? По-вашему, у вас есть на это право?

Она цедит слово за словом. Никогда не слышал, чтобы она так чеканила слова.

Я хочу возразить ей, но сказать мне нечего. Вместо этого я говорю:

— В тот день у меня был день рождения.

Она застывает на вдохе с открытым ртом, издает резкий отрывистый смешок, безрадостный выплеск недоверия.

— Вам лечиться надо.

— Да. Наверное.

На заднем плане маячит официант, охваченный ужасом пополам с любопытством. Ни она, ни я в течение долгого времени ничего не произносим. Как это ни поразительно, она не уходит. Как это ни поразительно, она снова садится за стол. И тем самым выигрывает этот раунд.

Она берет бокал и делает большой глоток вина, ныряет в свою сумку и вытаскивает оттуда сигареты и зажигалку. Я молча смотрю, не осмеливаясь больше ничего сказать, гадая, что будет дальше. Официант собирает со стола грязные тарелки, старательно глядя в стол.

— Ну и что вы подумали, когда увидели нас вдвоем?

— Не знаю. Нет, знаю. Я расстроился. Нет. Да. Мне было больно.

Она смотрит на меня сквозь сигаретный дым:

— Вы решили, что это и есть то, за что мне платят?

— Нет! Нет. Я почувствовал ревность. И стыд. Главным образом ревность.

Она с минуту обдумывает услышанное.

— Но вы не удивились?

— Удивился. Хотя… Я никогда об этом раньше не думал. Он… все еще привлекательный мужчина.

— «Все еще привлекательный мужчина»? Да. И богатый к тому же. Богатый и беспомощный, вы это имели в виду?

— Я ничего такого в виду не имею… не имел…

Как же трудно не лгать. Я не помню точно, какие мысли мелькали у меня в тот вечер.

— Да, вы совсем не такой, как я себе представляла.

С этими словами Лулу закатывает глаза и качает головой. С минуту она молча курит, потом давит окурок в хрустальной пепельнице. Официант приносит десерт.

— Я хотел бы рассказать вам кое о чем еще. О ходе расследования, о Розе. Всплыло кое-что новое, отчасти благодаря вашей помощи. Возможно, мы что-то нашли. Пока ничего определенного, но…

— Правда? У нее все в порядке?

— В том месте, где она исчезла… нашли человеческие останки.

Глаза у Лулу становятся огромными. Рука взлетает к горлу.

— Это она?

— Мы пока не знаем. Возможно. Они… Мы скоро узнаем.

Лулу явно потрясена. Она покачивает головой и, закинув ногу на ногу, спрашивает жалобным голосом:

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Честно говоря, я и сам не знаю. У меня такое чувство, как будто я перед вами в долгу. В настоящий момент это единственное, что я могу дать.

— Я в это не верю. Не верю. — Она имеет в виду, что Розу убил кто-то из Янко. — Вы хотите сказать, это на Черной пустоши? Это случилось здесь?

Пару минут мы молча сидим, не притрагиваясь к десерту, хотя он входит в счет. Я чувствую себя измочаленным. Хочется забиться в угол под столом и свернуться калачиком. Не надо было ничего ей говорить, но я просто не смог сдержаться.

— Зачем вы мне об этом сказали? Хотите, чтобы я сообщила племяннику? Тене? Господи…

— Но я вовсе не пытаюсь поставить вас в сложное положение. Но вижу, что уже поставил. Прошу прощения. Я сейчас не очень хорошо соображаю.

— Но вы ведь не знаете точно, что это она? Вы пока еще ничего не знаете.

— Не знаю.

— Это может быть кто угодно. Кто-то другой.

— Да.

— Когда вы узнаете?

— Они не могут сказать точно.

— Понятно.

Она берет себя в руки и бросает на меня сердитый взгляд.

— Вы не можете оставить меня в таком положении. Я не знаю, как быть. Вы должны поехать туда как можно скорее и все им рассказать. Я не могу жить с таким камнем на душе. Я просто не могу.

— Ладно, — соглашаюсь я, — съезжу завтра. Расскажу им.

— С самого утра. Обещаете?

— Хорошо. Обещаю.

Вообще-то, я не собирался этого делать, но, с другой стороны, почему нет? В конце концов, что еще мне остается, кроме как ждать?

— Как я уже сказал, пока мы ничего не знаем наверняка. Останки могли пролежать там двадцать лет, а не шесть. Это может быть кто угодно.

— А может быть, и она. Вот что вы думаете.

Печаль, охватившая меня теперь, остротой не уступает радости, которую я испытывал на Лондон-роуд несколькими часами ранее. Похоже, она передалась и другим посетителям вокруг нас: они повесили головы, раздавленные тяжестью моей невнятной глупой меланхолии. Притихшие официанты со скорбным видом перемещаются между столиками, не поднимая глаз. Нетронутые креп-сюзетт никнут на наших тарелках. Они знают, что их никто не хотел.

Пока мы ждем, когда принесут счет, я собираюсь с духом, перед тем как совершить еще одно возмутительное нарушение правил приличия. В конце концов, другого шанса у меня может и не быть. Думаю, терять мне нечего.

— Можно задать вам один вопрос?

Она с прищуром смотрит на меня поверх сигареты, которую как раз в этот момент закуривает.

— По-моему, глупо спрашивать такие вещи.

— Глупо. Можете не отвечать. Вы с ним счастливы?

Она затягивается, с минуту выжидает, потом медленно выпускает дым, словно по мановению волшебной палочки порожденный ее огнедышащим нутром. Как же я завидую курильщикам: у них есть законный повод тянуть время. Ее взгляд устремлен куда-то в далекую даль — в прошлое? в будущее? на него? Потом он вновь сосредотачивается на мне.

— Храбрый же вы человек.

Очутившись за дверьми ресторана, она спрашивает, очевидно искренне интересуясь: