Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела

– И что же делать? – Маша казалась глубоко обеспокоенной существованием этих людей. – Как же им быть теперь? Обратно в тайгу прятаться?

– По-разному, Маша. Большинство-то поняли, что надо под современную жизнь подлаживаться. Как бы сильна ни была вера, а пропадут, если будут слепо своему учению следовать. А вера у них тяжелая. Молитвы длинные, посты очень строгие. Волосы стричь и бриться нельзя, женщины всегда платок носят, даже ночью, ходят все только в юбках. Нынче многие из общин в мирские люди выходят, на мирских женятся, хоть это как бы верой и запрещено. А дети? Детям сейчас образование давать нужно, приходится их в школу пускать, где мирские дети учатся. Так старообрядцы теперь девочкам-школьницам разрешают платки не носить и брюки на уроки физкультуры надевать. И Интернет дети учат, потому что он в школьную программу входит. Тебе это, должно быть, смешно, а ведь невиданный прогресс.

– А молятся они где?

– Ох, трудный вопрос. По-разному. В некоторых селах есть старообрядческая церковь, а в некоторых нет. Если церкви нет, то они дважды в день в доме старшего из общины собираются, там молятся. Некоторые молятся дома, семьями.

После этих рассказов Маша входила в деревню с опаской, ожидала увидеть здесь старых, угрюмых ортодоксов, борода до колена, замшелых дремучих старух, сердито пришепетывающих по углам, да полный откат лет этак на двести назад, ко времени основания поселения. Нозорово было деревней старинной, с традициями.

Ничего подобного. Нозорово оказалось деревенькой светлой, с веселыми, пестреющими цветами палисадниками, раскрытыми белыми ставнями, детскими голосами со дворов и даже автомобилями на вымощенных булыжником улицах. К молочнице нужно было идти через всю деревню, Маша увидела по пути магазин, школу, старательно выведенную от руки надпись: «Милиция». Совершенно обычная деревня, вроде той, где прошло Машино «летнее» детство. Бабушка считала, что ребенку категорически противопоказан город, и каждое лето снимала под Сиверской дачу.

И люди им навстречу попадались совершенно обычные: женщины в пестрых летних платьях, в платочках на голове. Полуголые дети на велосипедах. Мужчины с удочками, почти все с окладистыми бородами. Многие со Степанычем здоровались, перебрасывались словами. Машу Степаныч представлял так:

– Знакомьтесь, Мария, аптекарь из Ленинграда.

Маша моментально вспомнила старую рекламу, где безумная аптекарша Мария ходила по квартирам и разносила людям какие-то чудодейственные лекарства, излечивающие моментально и навсегда. Нозоровцы, похоже, рекламу тоже помнили, смотрели на Машу с веселым изумлением, с затаенной надеждой:

– Что такое? Правда из Ленинграда? Из теперешнего Питера? Врач? Да-а.

Мария односложно поправляла с вежливой улыбкой:

– Аптекарь.

Несмотря на наличие в Нозорове милиции и даже местного органа самоуправления, неформальными лидерами в деревне являлись три действительно старых, бородатых деда. Они составляли нечто типа совета старейшин, с ними принято было согласовывать все важные решения, вплоть до выбора спутника жизни. Они блюли в деревне порядок, заботились о сохранении традиций предков. Например, не имея на то их одобрения, в местном магазине никогда не торговали табаком. Именно старики наложили вето, когда решался вопрос о том, не охватить ли и Нозорово бизнесом, не сделать ли его местом паломничества туристов. Старообрядцы испокон века от людей хоронились, уходили подальше от цивилизации, в тайгу, в скиты – и нозоровцы решительно отказались стать местной Меккой и Мединой. Даже посул заасфальтировать под такое дело дорогу до самого Норкина не помог.

В доме одного из старейшин и жила молочница Зина, приходившаяся деревенскому лидеру кем-то вроде невестки, женой среднего внука.

Старика-хозяина, на Машино счастье, видно не было, а сама молочница оказалась пухленькой, улыбчивой теткой в платочке, длинной, темной юбке и футболке с надписью «Nike» во всю спину. Первым делом показала она Маше свою корову, в крупных черно-белых разводах Зорьку. Даже корова показалась Маше какой-то староукладной, она смотрела на Машу внимательно и печально, словно прикидывала, а стоит ли давать свое молоко такой тетехе.

Зина словоохотливо разъяснила Марии разницу между утренним и вечерним молоком, рассказала почему, например, утреннее молоко никогда не имеет посторонних запахов и посоветовала приходить утром. Цену назначила приемлемую и обещала оставлять через день по два литра.

– Ты не подумай, – с какой-то даже обидой говорила Зина Маше, – мы люди правильные, не секта, хоть и вера у нас своя. Вот злые языки говорят: попади к староверам в деревню, так с голоду помрешь, никто не накормит. А это не так. У нас всех привечают, гостям рады, только посуда для них другая, положено так.

Степаныч и тут приплел к разговору аптекаря из Ленинграда, и, извинившись, Зина попросила на прощание:

– Вы уж, Машенька, меня простите, что я сразу с просьбой. Не посмотрите ли соседку нашу, Гавриловну? Совсем расхворалась бабка, врача до себя не пускает, а все хуже и хуже, а ну как помрет. Рука у нее гниет. Она топориком по руке тюкнула, не заживает никак.

Что будешь делать? Маша пошла за Зинаидой.

Кинув взгляд на кровать, Маша не сразу даже поняла, что на ней кто-то лежит. Маленькая, сморщенная старушечка, почти ребенок, в темном опрятном платьице и белом платочке на высокой кровати почти не занимала места, лежала молча, недвижно, покоив на груди перемотанную тряпицей руку.

Маша несмело сняла повязку, под которой не сразу разглядела рану. Рука под обмоткой была покрыта какой-то бурой кашей с торчащими из гущи обрывками потерявшего былой облик растения.

– Что это? – Строго спросила Мария.

– Это подорожник с солью и ржаным хлебом, – ответила за старушку Зина. – Еще печеным луком хорошо помогает. Мы меняем, по очереди прикладываем.

Печеная луковица и подорожник с хлебом сами по себе были хороши, Маша даже знала, что это из раздела народной медицины, но с воспалением они не справлялись. Краснота пошла по руке выше, Гавриловна мучилась от боли.

– Медикаментозная терапия какая-нибудь проводится?

Зина с испугом и непониманием посмотрела на Машу, Гавриловна недвижно молчала.

– Лекарства какие больная принимает? – перевела Мария.

– Грех это, бесовское зелье, – тихо и вымученно прошелестело с кровати.

– Вот что, вы это бросьте, – рассердилась Маша не на шутку, впервые встретившись с таким отношением к фармацее. – Это что же получается, весь мир во грехе живет? Выбирайте, пожалуйста, или вы лечитесь, как все нормальные люди, или помираете. Только учтите, отказ от лечения Бог может воспринять как самоубийство, а самоубийц сами знаете, где хоронят.