Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела

Маша вспомнила, как перед самым отъездом собрала в большую круглую коробку из «Британского дома» дорогие бабушкиному сердцу мелочи и повезла их на хранение бабушкиной сестре.

Встречались они в том же кафе. Маша, помятуя их прошлую встречу и гадкий старухин язык, в этот раз оделась скромно: джинсы, кроссовки, сумка из холстины. То ли одеждой угадала, то ли выглядела после всех передряг настоящей сиротой, только бабушкина сестра в этот раз не язвила. Спокойно приняла у Маши коробку, задумчиво ковыряла вилочкой в торте и больше молчала. Только один раз, печально-вопросительно взглянув на осунувшуюся Машу, спросила:

– Может, останешься, девочка?

Но в голосе старой женщины звучала безнадежность, будто заранее была готова услышать в ответ бодрящееся:

– Нет, все уже решено. Я с мужем.

Бабушкина сестра только печально усмехнулась в ответ, знала, что в их роду по женской линии верность в особой чести. Неожиданно притянула к себе сидящую Машу, прижала к дорого пахнущему шелку на груди и бережно поцеловала в макушку. В бок Маше тупой болью уперлась металлическая спинка стула, но слезы навернулись на глаза совсем не от этого. Чтобы не дать себе разнюниться, Маша быстренько попрощалась и ушла, оставив бабушкину сестру одну, украдкой роняющую слезы над недоеденным тортом.

Николай высадил их с Александрой у рынка, договорился встретиться тут же через несколько часов и, тарахтя и воняя бензином, исчез «по делам». Маша только удивилась, что это за дела возникают у всех мужчин, попадающих в Норкин, словно это и не Норкин вовсе, а Нью-Йорк со всемирно известной биржей.

Александра только хохотнула:

– Его дела – училка начальных классов. Как, впрочем, у всех у них.

– У всех одна училка? – обалдела Маша.

– Дура, училки у них разные, а дела одни. Блядские.

Ну, тут уж Александра была решительно неправа, хоть в местной ситуации и разбиралась хорошо. У Македонского, например, дел с училками не было.

Но «в ситуации» Норкина Александра действительно разбиралась. С ней Маша чувствовала себя уверенно. Как с индивидуальным гидом в Париже.

Первым делом Александра потащила Машу в гастроном, пояснив:

– Потом колбаса кончится.

Маша плохо себе представляла, как может в магазине кончиться колбаса. Но Александре было видней.

Гастроном производил удручающее впечатление. После питерских обильных супермаркетов, где Мария без раздумий скидывала деликатесы в тележку, ей казалось, что она вернулась в давние времена раннего своего детства: очереди к прилавкам, надежно спрятанные за витринами продукты, смешанный запах бакалеи, специй и селедки, грязные полы и разжиревший котяра, заснувший на самом прилавке. Колбасы было два вида – вареная, серовато-розовая, цвета заношенного женского белья, которое в детстве на даче вывешивала сушиться на веревке хозяйка тетя Лариса, и полукопченая, темная и плотная.

– Вареную не бери, к вечеру позеленеет, – велела Александра.

Они сходили на рынок, где Мария купила разноцветных веселеньких бельевых прищепок. Очень хотелось домашнего творога крупными зернами, желтоватого и жирного, но денег было в обрез. Маша больше приглядывалась и приценивалась, покупала только Александра.

Находившись по магазинам вволю, они купили себе по мороженому и сели на скамейку в маленьком чахлом сквере перед горсоветом. Неподалеку от них кружком, на корточках сидели несколько мужчин, все в черном, были они вроде бы и веселы, но вместе с тем угрюмы и серьезны, курили и пили пиво из передаваемой по кругу бутылки.

– Саш, смотри, почему они все в черном и вещей у них нет? Они с похорон идут?

– Почему ты взяла?

– Потому что другие обычно в цветных спортивных костюмах, с велосипедами, авоськами, с детьми и женами, а эти, погляди внимательно, – у кого джинсы хорошие и футболки, у кого штаны застиранные и рубашки, но все они в черном. Даже обувь у них черная, а ведь лето на дворе. Но у них не это главное. У них взгляд такой, словно из середины головы, колючий, пристальный. Они на нас с тобой смотрят, будто рентгеном просвечивают.

– Ишь, наблюдательная, это вольнопоселенцы.

– Кто? – не поняла Маша.

– Зэки.

– Какие зэки? – До Маши никак не доходило. – Настоящие?

– Господи, Маша, у-го-лов-ни-ки, – по слогам растолковала Александра, досадуя на Машину непонятливость.

– Как уголовники? – не на шутку испугалась Мария. Пожалела, что с ними нет мужа, уж он бы защитил, если что, бешеный.

– Как-как… Так. Тут вольное поселение недалеко. Их на выходные в город отпускают.

– Уголовников? – не верила Маша.

– Маш, они тебя не съедят. У них режим такой, все законно.

Маша все равно понимала плохо. Слово «режим» ассоциировалось у нее с распорядком дня в пионерском лагере и ясности не вносило, а слово «уголовник»—с чем-то страшным, очень опасным. Александра же, похоже, не боялась, сидела, ела свое мороженое и в ус не дула.

– Саша, пойдем отсюда, – тихо попросила Мария.

– Не дури, ничего они тебе не сделают. Если только сама не захочешь.

– Что я захочу?

– Подумай… Мужики баб видят редко, сама понимаешь… А организм молодой, здоровый. Славные среди них есть пацаны.

– Откуда ты знаешь? – свистящим шепотом допытывалась Маша.

– У меня муж сидит. Не на вольном, в колонии, с его статьей вольное не дают. Они обычные ребята, просто жизнь так сложилась. А что в черном, так это фишка такая. Принято так.

Александра так огорошила известием о своем муже, что Мария надолго замолчала.

Муж Александры уголовник? Что же он сделал такого? Бедная Саша. Как же она теперь? И так говорит спокойно об этом.

Александра повернулась к Маше лицом, посмотрела в глаза по-взрослому, по-бабьи, некрасиво скривила угол рта, устало произнесла:

– Ты что думаешь, сидела бы я в этих Лошках, если бы не он? Мы в Омске раньше жили. А сюда я перебралась, чтобы к нему ближе ездить было.

– Зачем? – не поняла Маша. – Куда ездить?

Подруга невесело рассмеялась:

– Глупенькая ты еще. На свидания я езжу. И передачи вожу. Там ведь кормят плохо, греть приходится.

– Как это греть?

– Ну, это называется у них так. «Греть»—значит поддерживать материально. Места здесь такие. Кругом зоны. Половина местных из тех, кто отсидел и тут остался. Что в Норкине, что в Лошках. А люди они нормальные.

– И в Лошках? – переспросила Маша. Оказывается, она живет бок о бок с уголовниками. Это тебе пострашней, чем волки из леса.

– Ну да. Кстати, твой дружок, Степаныч, шесть лет отмотал.

«Слава богу, что я раньше не знала, – решила Маша, – а с виду такой дедок славный, незлобивый».

– Он ведь из Ленинграда сам. Он иностранцам иконы продавал, которые раньше по церквям грабили. Он сам не грабил, только торговал, но за это больше всех и получил – незаконные валютные операции. Если бы сам грабил, то дали бы меньше, в те времена церковь ограбить большим злом не считалось. Его, значит, сюда, а имущество конфисковали.