Лайза Баллантайн - Виновный

— Сколько ему лет? — спросил Дэниел.

— Почти две тысячи, — ответила Минни. — Представь, даже тогда, когда не было еще ничего: ни машин, ни поездов, ни электричества, — люди умели строить такие укрепления.

— А почему его называют Адриановым валом?

— По-моему, так звали римского императора, который приказал его построить.

— А почему он решил построить этот вал?

— Может быть, хотел, чтобы через две тысячи лет о нем кто-нибудь вспомнил! — рассмеялась Минни.

— Наверное, для этого. Спорим, что он был чванливым старым пердуном, прости, что выражаюсь.

Дэниел дотронулся до каменной кладки и погладил ее кончиками пальцев. Цепляясь руками и ногами, залез наверх. Они приехали сюда отпраздновать его усыновление, и после осмотра вала Минни вела его ужинать в ресторан.

— Лапушка, осторожнее, — позвала она, положив одну руку на пояс, а вторую согнув козырьком от солнца. — Смотри не упади.

— Лезь сюда.

— Не глупи. Я по лестнице еле поднимаюсь.

Потом они зашагали вдоль вала, рядом, только Дэниел шел поверху, намного выше. Он обернулся и, посмотрев на расстилавшееся перед ним зеленые холмы, широко раскинул руки с вытянутыми пальцами. От необъятности пространства у него кружилась голова.

— Отсюда классный вид, — продолжил дразнить ее Дэниел.

— Поверю тебе на слово.

Дойдя до конца отрезка, он остановился, заступив за край и согнув колени.

— Денни, не надо прыгать.

— Ты же можешь меня поймать?

— Ты повредишь колени.

— Ничего подобного. Я прыгал со стен и повыше.

— Хорошо, тогда хватайся за меня, будет мягче падать.

Дэниел спрыгнул, почувствовав, как сильные, грубые руки поймали его ладони, и упал прямо в нее, тяжело дыша от восторга.

Они пошли вверх по холму, чтобы найти, где выпить чаю. Дэниел бросал на Минни взгляды, но она на него не смотрела. Она улыбалась в пространство, губы раскрылись, грудная клетка то поднималась, то опускалась.

Дэниел сглотнул и скользнул рукой в ее ладонь. Минни посмотрела на него сверху вниз и улыбнулась, и он тут же отвел взгляд в сторону, смущенный, со странным напряжением в животе, будто тот тоже пытался улыбнуться. Дэниелу нравилась шершавая грубость ее кожи. Пока они шли, Минни гладила большим пальцем тыльную сторону его ладошки.

Он подумал, что вот это и есть счастье: ясный день, и запах травы, и стена, что стоит здесь уже много веков, и руки Минни, и слюнки во рту в предвкушении чашки горячего сладкого чая.

И еще он подумал о матери. Ему хотелось разделить с ней эти мгновения. Его рука согревалась в ладони Минни, и он представлял, что мать придет и возьмет его за другую руку. День получился почти идеальным, не хватало только этой детали.

Суд над Себастьяном должен был проходить в Олд-Бейли.

Дэниел проснулся рано, чтобы выйти на пробежку, но даже после душа у него сводило желудок от напряжения. Он не понимал, почему этот процесс внушал ему такую тревогу. Он привык к судебным заседаниям в Олд-Бейли, в том числе по делам об убийствах, но сегодня чувствовал себя не так, как обычно, словно судить должны были его самого.

У входа в Центральный уголовный суд толпились разгневанные обыватели и голодные газетчики. Дэниел не ожидал, что фотографы его опознают, считая, что все внимание будет направлено на Ирен, но стоило ему приблизиться, как кто-то воскликнул: «Это один из его адвокатов!» — и сверкнула вспышка.

— Убийца детей! — крикнули из толпы. — Вы защищаете убийцу детей! Пусть этот негодяй получит сполна. Пусть сгорит в аду!

Будучи адвокатом ответчика, он привык к враждебности. Случалось, его осыпали оскорблениями на улице и слали угрозы по почте. Все это только укрепляло Дэниела в решимости довести дело до конца. Защиты заслуживал каждый, не важно, какое преступление он совершил. И все же ярость этой толпы показалась ему необычной. Он понимал гнев, вызванный потерей невинной жизни, но не мог понять, почему люди с такой готовностью клеймят маленького мальчика. Смерть ребенка ужасна, потому что она означает украденную надежду, но Дэниел считал, что превращение другого ребенка в преступника ужасно не меньше. Он помнил, как один из его приемных отцов назвал его подлым выродком. Даже если Себастьян был виновен, ему нужна была помощь, а не осуждение. Дэниел смотрел, как прибывает толпа, на глумящиеся лица, алчущие наказания. Протестующие заполонили улицы, размахивая плакатами с надписью: «Жизнь за жизнь». Стоило им увидеть кого-нибудь имеющего отношение к Себастьяну, они выкрикивали: «По-до-нок!» — и напирали на временное заграждение и полицейских в желтых жилетах.

Полицейский потянул Дэниела за локоть, поторапливая на входе, и тот бегом одолел последние ступени, оказавшись в здании суда. Себастьяна привезли в суд в полицейском фургоне, и он уже ждал внизу, в камере наблюдения. Когда Дэниел вошел в камеру, мальчик сидел на бетонной скамье, покрытой синим пластиком. Он выглядел бледным. На нем был великоватый в плечах темно-синий костюм и галстук в полоску. В этом наряде он выглядел даже младше своих одиннадцати лет.

— Себ, как дела?

— Спасибо, хорошо, — ответил тот, отводя глаза.

— Отличный костюм.

— Папа велел надеть.

До начала судебного заседания оставался еще почти час, и Дэниелу было жаль Себастьяна, которому предстояло провести это время в пустой камере и просто ждать. Такое тяжело даже для взрослых. Накануне Себастьяну показали зал суда и объяснили процедуру, но на самом деле ничто не могло подготовить ребенка к тому, что его ожидало.

Дэниел сел на скамью рядом с мальчиком. Они оба смотрели прямо перед собой, на противоположную стену, разрисованную граффити: непристойности и молитвы бок о бок. Дэниел заметил вырезанную ножом в бетоне фразу: «Мама, я тебя люблю».

— Вы бегали сегодня утром? — спросил Себастьян.

— Да. А ты завтракал?

— Ага. — Себастьян вздохнул и отвернулся, потеряв интерес к предмету.

— Мне пора, — сказал Дэниел, вставая.

— Дэниел?..

— Да?

— Мне страшно.

— Все будет хорошо. Тебе показали, где ты будешь сидеть? Рядом со мной, как мы и договаривались. Выше нос.

Себастьян кивнул, и Дэниел постучал, чтобы его выпустили.

Когда дверь закрылась, Дэниел на секунду замер, приложив к ней ладонь, и пошел вверх по лестнице в зал суда.

Судья и адвокаты были в мантиях, но без париков, потому что считалось, что те пугают детей. Балкон для публики был почти весь заполнен журналистами, и Дэниел знал, что снаружи их осталось намного больше, просто всем не удалось попасть внутрь. По договоренности число допущенных журналистов ограничивалось десятью. Зал гудел в ожидании. Дэниел занял свое место, рядом должен был сесть Себастьян. Ирен Кларк и ее помощник, Марк Гиббонс, сидели впереди.