Марек Харны - Польские трупы (сборник)

Так оно и шло. Никто ведь не останавливается на полпути, решая кроссворд.

Казалось бы, в какой-то момент он должен был принять конкретное решение, раз уж вышел в город и убил свою первую «типичную» жертву. А вот и нет. На весенней ярмарке, куда они отправились с сыном, он купил нож — поскольку, увидев его, подумал, что такой наверняка бы понравился вымышленному убийце. Стал этот нож носить при себе — поскольку прикосновение к нему было приятным. А первое убийство произошло так: Донован увидел мужчину, убийца в голове Донована крикнул, распознав объект своей безумной тяги, мужчина заметил заинтересованный взгляд Джона, завязался разговор, с каждой секундой приобретавший все более сюрреалистический характер, мужчина начал что-то подозревать, его внимание привлекли нервные движения руки Донована в кармане пальто, еще минута, две — и выхода не осталось, Джон должен был перерезать ему горло и измазать лицо.

Две следующие жертвы также были — должны были быть — случайными. Казалось, будто Провидение ведет его за руку: на пустой гостиничной парковке он СЛУЧАЙНО встретил отца. Нож был при нем. Убийца в голове орал. Отступить, отвести руку — это было немыслимо.

И, разумеется, серия не могла закончиться Донованом-старшим, это возбудило бы подозрения. Случай подводил под нож очередные жертвы. Пять? Шесть? Семь? В какой момент следует остановиться? Когда будет достаточно? Но Джон снова выхватывал из толпы лицо — и уже видел на нем красные линии. Ох, удался ему этот убийца, даже слишком удался.

Вот что успел рассказать Джон, пока его не арестовала инспектор Уэсли. Исповедовался, конечно, своему сыну, Алану. Алан застал его в минуту отчаяния, когда он, ожидая полицию, звонил адвокату и уничтожал компрометирующие записи; слова полились сами собой. Подросток слушал молча. Не произнес ни слова и когда отца забирал Скотланд-Ярд.

Третья часть — это, прежде всего, история взросления. У Алана уже и раньше не было нормальной семьи: единственный ребенок, он жил с разведенным отцом, который большую часть времени пропадал на работе. Как ему жить дальше и вести себя в ситуации, когда отец оказался серийным убийцей, да еще убийцей собственного отца? Его раздирают противоречивые чувства (серийные убийцы — cool); к тому же отношения Алана с дедом складывались не лучшим образом. Мы невольно стараемся приукрасить и облагородить каждую унизительную ситуацию, в которой оказываемся, чтобы вообще быть в состоянии ходить с поднятой головой. Алан — учитывая обстоятельства и возраст — адаптируется очень быстро. Уже на третий день он приходит в школу в футболке с надписью Я СЫН ЧУДОВИЩА. Сатаниста ведь не обидишь, бросая ему в лицо: «Ты, дьявол!»

Окружение только укрепляет его в правильности избранной роли. Приятели расспрашивают об отце и выпытывают подробности преступления, и Алан начинает изучать газетные отчеты, сравнивая их с рассказом Джона. Так рождается чисто эстетическое восхищение. В кровавых полосках есть красота — то есть Алан ее видит. Линии крови снятся ему по ночам.

Он навещает отца в следственном изоляторе. Дело против Донована лишено серьезных оснований: от ножа он успел избавиться, других вещественных доказательств не обнаружено, объекты биологического происхождения отсутствуют — он был осторожен: все-таки, в отличие от настоящих серийных убийц, ему подсознательно совсем не хотелось быть пойманным, а то, что у него нет алиби на время убийств и есть мотив устранить Донована-старшего — этого ведь недостаточно для обвинения. И какие показания могла дать инспектор Уэсли? О случайной встрече недалеко от места преступления и возникшем у нее предчувствии, ни о чем больше. Но чтобы замарать репутацию и вызвать проблемы с вступлением в права наследства, вполне достаточно. Когда тебя выпустят, папа? — Как сложится.

Лето, ночи теплые, душные, упитанная луна висит над предместьями Лондона. Невозможно заснуть. И даже если Алан засыпает, ему снится только одно. Ждет ли Джон от него этого? Таким ли был его ПЛАН? Так или иначе, это лишь вопрос времени. Однажды ночью Алан выходит в город. На следующий день газеты на первых полосах обсуждают содеянное им.

Убийца не схвачен, убийца по-прежнему на свободе.

Когда спустя несколько месяцев инспектор Уэсли посещает Джона Донована в его новом особняке — она одна ЗНАЕТ, что Джон виновен, — и после разговора (это, notabene, психологический шедевр Бэнкса) выходит, к дому на своем новехоньком «феррари» как раз подъезжает Алан. Подарок на день рождения? — Отец ни в чем не может мне отказать. И пусть лучше не пробует.

Смысл названия книги двойственен: оно отсылает и к ритуальным мазкам на лицах жертв, и — возможно, в первую очередь — к генеалогии темного начала, иерархии наследования зла: как оно переходит от деда к отцу, а от отца к сыну. Это не проклятие — здесь нет фатальной неизбежности, решающее значение имеют гены и воспитание; а поскольку все дело в генах и воспитании, вероятность наследования данных черт в семье особенно высока. Так же, как существует «структурная безработица» (никогда не работавшие родители формируют у детей такой менталитет и прививают такие ценности, что каждому последующему поколению все сложнее представить себе жизнь работающего человека, а это приводит к психологической неспособности работать), существует и «структурное зло».

В свое время в христианскую теологию было введено понятие «структурного греха», которое относят, в частности, к тоталитарным системам (а так называемыми теологами освобождения — и к капиталистическим системам тоже), где сама организация социальной жизни если не вынуждает, то в значительной степени способствует массовому совершению некоторых грехов. Вина грешника тогда меньше, подобно тому, как меньшей считается вина человека, грешащего по неведению или при отсутствии альтернативы греховному поступку. Кто тогда является настоящим преступником? Создатель структуры? Вот только не часто удается определить ее точное начало и автора; как правило, структуры самопроизвольно эволюционируют от форм совершенно невинных, и все участники процесса тогда могут поклясться, что действовали из самых лучших побуждений. Откуда в таком случае берется зло — в государстве, в семье, в человеке?

Теологи ведут по этому вопросу ожесточенные дискуссии. С одной стороны, левые теологи, те, что сидят под пятой южноамериканского олигархического капитализма и глядят на мир сквозь марксистские очки, говорят о «социальном грехе» и присущей свободному рынку несправедливости, о зле безличном и всеобщем, пронизывающем все сферы и нормы жизни в государстве, построенном на фундаменте подлостей и обид; таким образом, здесь наличествует грех, но нет грешника, есть зло, но дьявол кроется в структуре, люди — продукт побочный. С другой стороны, Иоанн Павел II и теологи-традиционалисты с уверенностью утверждают, что не может быть греха без грешника, так же, как не может быть мысли без мыслящего; у падающего с неба камня не может быть цели, а значит, нет и вины; если из мира удалить людей, мораль станет пустой абстракцией, не существует этики математики или аксиологии морских приливов.