Марек Харны - Польские трупы (сборник)

Обходите стороной «Офис» на Иоанна в Кракове оформление убогое как в зале ожидания на вокзале музон древний отстой обслуживание плохое единственное сомнительное развлечение этот долбанутый пьяный мэтр но он уже давно сдал поседел опух

Мэтр закрыл глаза. А когда открыл, она сидела напротив. Девчонка в большой разноцветной шапке. Хитрая мордашка. Вроде бы близорукая, но без очков. Из-под шапки торчала одна, покрашенная в какой-то ненормальный, нереальный цвет, прядь. Она разглядывала его с оскорбительным интересом. Он снова закрыл глаза.

— Ой, папик, не спи, — неожиданно сказала она глубоким бархатным голосом, как будто на каком-нибудь радио работала, вела ночные передачи на психологические темы.

— Ну, не спи, папик, ты же еще столько не выпил, чтобы спать… — сказал она этим своим неожиданным голосом.

— Извините, я вас не знаю, — возразил он.

— А я разве говорю, что ты меня знаешь?

Он поискал рукой сигареты, куртку. Хотел уйти.

— Эй, не уходи, папик, у меня к тебе дело…

За соседним столиком он заметил три веселые знакомые физиономии. Они многозначительно подняли свои бокалы с пивом.

— Извините, — сказал он, встал, вышел на улицу.

Но уже через минуту за его спиной раздался топоток. Он сразу же вспомнил другой топоток за спиной. Топоток много лет назад. Топоток, который стал началом короткой, бурной, нехорошей истории. Он прибавил шагу.

Тем временем бармен терпеливо объяснял другому клиенту:

— Да, тот, который только что вышел, это он. Несколько лет уже тут сидит. Они знакомы с хозяином, так что у него особый счет. Сидит тут, и иногда мне вот уже где, но больше всего осточертели расспросы о нем, хотя я так и так со следующего месяца уже тут не работаю, к черту, поеду в Непал… А он по пьяной лавочке когда-то выдумал себе, что у него тут офис, точно у какого-нибудь детектива из Лос-Анджелеса, это они с хозяином так придумали пару лет назад, чушь какая-то, поначалу даже вроде как криминальный интерьер здесь был, в газетах даже писали, но это все закончилось, все заполонила молодежь с «Ред Буллом», постоянный долбаный клаббинг, чилаут и неолингвизм. Только он с той поры и остался, сидит там, где всегда сидел, и ждет.

И пьет.

— А ведь опух, поседел и растолстел, а?.. — отозвался посетитель.

— Я и выпил-то всего двести грамм, время еще не пришло, а я шатаюсь, это черт знает что — шататься после двухсот грамм, будь здесь Доктор, он бы меня просто на смех поднял… — Мэтр шел по улице Святого Фомы, как раз поравнялся с баром «Дым». За спиной у него по-прежнему раздавался топоток, он не оборачивался, все еще надеясь, что это какой-то случайный топоток, какой-то посторонний топоток, какой-то совершенно безобидный топоток.

— Ну подожди, папик… — выпалила, слегка запыхавшись, девица. — Ну не убегай… Я же тебе сказала, что нам нужно поговорить…

— Я не убегаю. Я иду домой, — с достоинством заявил мэтр.

— Я тебе, папик, должна рассказать, это меня мучает, я не знаю, как быть, мне говорили, что есть такой чувак, то есть ты, папик, который в этом разбирается, а со вчерашнего дня стало еще хуже, я раньше хотела тебя найти, но как-то не удавалось, я записку оставила в «Офисе», что тебя ищу, но только сегодня нашла…

— Вы ужасно бессвязно говорите, — вежливо заметил он, одновременно нащупывая в кармане еще не прочитанную записку.

Когда-то у него была жена, которая говорила еще более бессвязно, но он уже от этого отвык.

— Мне говорили, папик, что ты интересовался историей Кароля Кота, правда?

— Я многими историями интересовался. Теперь у меня только своя история. Только она меня интересует. Я больше этим не занимаюсь.

— Ой, а все-таки ты, кажется, малость поддатый, папик. Малость запинаешься. Лучше бы, конечно, ты был совсем трезвым, но у меня уже нет времени.

Они остановились перед его домом. Он посмотрел на два своих темных окна. Глупо, не оставил свет включенным. Было бы приятно возвращаться домой, где горит свет, играет радио и крутится стиральная машина. Он взглянул на девчонку — не было никакого смысла тащить ее за собой наверх, совершенно никакого…

— Я иду на Планты, — заявил он. И двинулся. Топоток раздался снова.

— …знаешь, папик, я ведь не здешняя, я из такого маленького городка, ты наверняка не знаешь, я ж вообще-то почти деревенская, сюда учиться приехала, сейчас на первом курсе, в педагогическом, но это ерунда, на следующий год буду сдавать на психологию, я ведь так и хотела, я еще в сентябре приехала, осмотреться, пожить, сняла комнату по объявлению, у одной семьи, ну знаешь. Муж и жена, старик со старушкой, общая прихожая, грибок, тараканы, воняет сыростью и капустой, ну знаешь…

Он вздохнул. Алкоголь отпускал его. Отпускал, но мучительно. Мучительные двести грамм.

Они шли по Плантам, он все время смотрел по сторонам, нет ли собаки, все время. Мимо прошла какая-то пара, он заметил, что они его разглядывают, он почти узнал в них кого-то почти знакомого, но не настолько, чтобы поклониться, поймал любопытные взгляды. «Хо-хо, — подумал он, — вернусь в «Офис» и через минуту какой-то другой почти знакомый спросит, что за телка прогуливалась со мной по Плантам, здесь нельзя никуда пойти, здесь нельзя нигде бывать, ничего нельзя делать, потому что непременно заметят, непременно прокомментируют». Впрочем, это неопасно, если нет лица… Как у них. У тех, что говорят.

— …и я, папик, поселилась в комнате, в которой сын жил, а где сын? — спросила, а они такие мины скорчили странные и говорят, он умер, ну умер и умер, чего уж тут. В этой комнате от сына ничего не осталось, только старый дерьмовый стол, железная кровать с железными шарами и все, ну еще шкаф, стул, полка, а когда я спала в первую ночь, мне приснился этот их сын, он стоял за окном, в кустах, хотя там за окном нет никаких кустов, но во сне были, и смотрел на меня, говорил со мной, и будто бы меня знал, будто мы с ним в школу вместе ходили, будто я была его лучшей подружкой в районе, и вроде бы и я его в этом сне знала, знакомое лицо, симпатичный, но чокнутый, в плаще, слишком большом, светлее, чем брюки, кажется, он даже неглупо говорил, но странно, играл с ножом, потом показал мне штык, а в конце концов вынул из кармана плаща тетрадь, такую синюю, в косую линеечку, и стал мне показывать какие-то картинки, нарисованные карандашом, смеялся, я проснулась вся мокрая и побежала в ванную выпить воды, а там, в коридоре, стояла эта старушка, и я ей, как дура, сказала, а знаете, мне как раз ваш сын приснился, а она вскрикнула и что-то выронила, в руках у нее была какая-то посуда, я тоже вскрикнула, потому что она так закричала, что и я сама закричала…