Кейт Эллисон - Секрет бабочки

— Меня, — отвечаю я твердо. — Я хочу… я хочу, чтобы мы встретились этим вечером.

Он сдвигает брови. Смеется.

— До завтра не дотерпишь, да?

— Если на то пошло, сегодня вечером… выпускной бал. — Я сжимаю его руку, три раза, в быстрой последовательности. — И я хочу пригласить на него тебя как моего кавалера. — Я прикусываю губу и смотрю на него. — Ты понимаешь, отблагодарить за спасение моей жизни и за все.

На его лице написано удивление, он отпускает мою руку, тянется к ветке, срывает зеленый листок, растирает пальцами.

— Ты уверена?

Я не уверена. Совсем не уверена. Собственно, от этой идеи мой желудок завязывается узлом, но я все равно киваю. «Да, определенно, на сто процентов».

— Умеешь ты убеждать, Ло. — Он смеется, но тут же его голос становится серьезным. — Ты понимаешь, что снова просишь меня покинуть Гдетотам, а я дал слово никогда этого не делать, если только речь не идет о спасательной экспедиции.

У меня сжимается сердце.

— С другой стороны, — продолжает он, поворачиваясь ко мне, когда мы подходим к старой купальне для птиц, месту, где заканчивается Гдетотам и начинается остальной мир, — никогда не говори «никогда».

Медленно — прямо-таки застенчиво, — он поднимает на меня глаза. Вновь берет меня за руку, приближается на крошечный шаг. Потом еще на один. И еще один шаг в великое запределье.

— Один маленький шаг для человека… — говорит он, его губы растягиваются в улыбку.

— Один гигантский прыжок для человечества [33] Знаменитая фраза астронавта Нила Армстронга, произнесенная 20 июля 1969 г. при первом лунном шаге ( англ. That’s one small step for man, one giant leap for mankind). , — заканчиваю я, мы оба смеемся, он прижимает меня к груди. Мы обнимаемся, покачиваясь долгую минуту, и я чувствую мышцы спины под его рубашкой.

— Посмотрите на нас, — театральным голосом возвещает Флинт, размыкает объятия, чтобы взять меня за руки, — застрявших посередине, на границе между двух миров.

— Я думаю, здесь нам самое место, — отвечаю я, а вдали уже появляется автобус номер 96, гремит, проезжая по кварталу. Я вырываю листок из блокнота, который достаю из рюкзака, и записываю адрес. — Заедешь за мной в восемь?

— Будь уверена, — говорит он, когда автобус шумно останавливается у тротуара. Вновь пожимает мою руку своей, на долгую теплую секунду. В душе взрываются фейерверки, когда я захожу в салон и нахожу место в дальнем конце. Смотрю на него через окно, все еще стоящего на тротуаре, салютующего мне, когда автобус, закрыв двери, набирает ход.

Менее чем за час до прихода Флинта я снимаю с плечиков бюстье Сапфир, пробегаюсь пальцами по черной сверкающей материи, прикладываю к себе, смотрюсь в зеркало. В голове возникает короткая мысль: «да». Один раз. Этого достаточно. Я надеваю бюстье и чувствую Сапфир вокруг меня, как и всегда, нас двое, мы, безумно-нервные, вместе одеваемся к нашему первому выпускному балу.

Порывшись в стенном шкафу, я вытаскиваю несколько платьев с маминого плеча, которые она отдала мне, когда Орен был жив. А она — счастлива. Я видела старые фотографии, которые запечатлели ее в этих платьях, от старшей школы в семидесятых. Тогда волосы падали ей на плечи плавными черными волнами, она носила огромные солнцезащитные очки и заткнутые за уши цветы. А на одной фотографии, смазанной, камера «поймала» ее танцующей на берегу Чесапикского залива. Некоторые вещи я не надевала ни разу. Скажем, мягкую широкую черную юбку с завязками на поясе и сине-зелеными бусинами в форме капель по подолу, красные замшевые туфли на высоком каблуке, шарф с разноцветными маргаритками, который я свободно накидываю на плечи.

Я задаюсь вопросом, о чем думал мой отец, когда заезжал за мамой перед их первым выпускным балом в модном, взятом напрокат фраке? Дрожал ли всем телом — от восторга, — когда увидел ее? Мог ли представить себе, что она превратится в мертвую женщину, заточенную в живом, дышащем теле? По-прежнему любил бы ее?

Я дрожу, сую ноги в новые старые туфли, надеваю на указательный палец желтое керамическое кольцо с маргариткой, встаю перед зеркалом. По позвоночнику пробегает холодок. На этот раз я выгляжу… как я. Коллаж из вещей, и мест, и временны́х периодов.

Я откидываю кудряшки назад, со лба, открываю шрам над глазом — гарантию, что мне не забыть тот день у Жопного ручья, когда Орен меня спас. Да я бы и так не забыла. Ни единого момента, проведенного с ним. Они все со мной, рассованные по миллиону ящичков моего мозга. Они принадлежат мне, мое приданое, мое наследие.

Краем глаза я улавливаю что-то блестящее: разломанную статуэтку-бабочку Сапфир. Тянусь к ней, сжимаю в ладони, когда вновь всматриваюсь в зеркало. Но вижу только себя — ничей образ в зеркале не мелькает. Я? И только я. Почти семнадцатилетняя, со шрамом на лбу, но живая.

Я стучу в дверь маминой комнаты по пути на первый этаж. Телик замолкает, щелкает выключатель настольной лампы, легонько скрипит кровать, на пороге появляется ее исхудалое тело и выбеленное лицо. «Что случилось?» — спрашивает она, в замешательстве, дезориентированная. Пытается сфокусировать взгляд на мне, но глаза расползаются, потерявшие связь друг с другом, слезящиеся. Мне остается только гадать, поняла ли она, что на мне ее одежда, вспомнила ли хотя бы на секунду, как выглядела, когда носила эти блузку, шарф, туфли, чем отличалась от меня.

— Я собираюсь на выпускной бал, — говорю я ей, и мне очень хочется, чтобы ее глаза внезапно прояснились, чтобы она улыбнулась, широко-широко, засуетилась, подбежала к шкатулке с драгоценностями, нашла для меня наиболее подходящее ожерелье, прижала меня к себе, крепко обняла, сказала, что гордится мною за попытку начать снова жить.

Но глаза остаются затуманенными. Ее качает, однако она удерживается на ногах, поднимает руку к моему лицу и говорит с подобием улыбки: «Ладно. Хорошо». Затем медленно возвращается к кровати, включает звук телика, выключает лампу и залезает под одеяло.

Мой зад мерзнет, отделенный от ступеньки только материалом юбки. Я сижу на крыльце, дожидаясь Флинта. Он может появиться в любую минуту. Восемь часов. Я даже не подумала, когда назначала время: самое ненавистное число, хуже не придумать. Разумеется, разумеется, все пойдет не так: он не придет. Я буду одна стоять на выпускном балу, в этом ретро-наряде, который мне, конечно, с самого начала не следовало надевать. Может, он приедет на мусоровозе, чтобы на ходу забросать меня тухлыми яйцами.

Восемь — я сама навлекла это на себя.

Но тут я вижу его, огибающего угол моего квартала в зелено-мятном фраке. Я замечаю заплаты на дырявых локтях и коленях, когда он подходит ближе, широкий полосатый черно-белый пояс, высокие коричневые ботинки с торчащими языками, шапка с «медвежьими ушками», ярко-красное перо за левым ухом. Я разглаживаю юбку, сжимаю губы, шепчу его имя, тихо, три раза: «Флинт, Флинт, Флинт».