Ева Львова - Состояние аффекта

– Добрый день, я адвокат Рудь, к Ростиславу Саввичу Головину.

– Зачастили что-то к Головину, – недовольно проворчала бабка. – То десять лет никто носа не казал, теперь нет отбоя от посетителей!

– Кто и когда его навещал, не подскажете? – сделала я стойку, как гончая на дичь.

– Да не помню я, – хмуро откликнулась вахтерша. – Что я, всех запоминать должна? Кто-то был, это точно, а кто – не скажу. Вас тут много, а я одна. Всех не упомнишь!

Смирившись с неизбежностью, я все же порадовалась, что попала пальцем в небо и угадала имя и фамилию навещаемого, после чего отправилась бродить по территории в поисках его самого. Удалось мне это, когда я заглянула в кабинет старшей медсестры. Услышав, что я ищу Головина, женщина подошла к окну и указала мне на пожилого мужчину с бородой, пристроившегося в парке на лавочке с шахматной доской. На доске были расставлены фигуры, как бы приглашая незримого партнера сразиться. Шахматы – это то, во что я играю с самого детства практически с закрытыми глазами, поэтому я быстрым шагом устремилась в парк, моля провидение, чтобы никто не занял вакантное место. Мне снова повезло: когда я торопливо подходила к Ростиславу Саввичу, шахматная доска по-прежнему приглашающе стояла на лавочке. Приблизившись к Головину, я вежливо осведомилась:

– Позвольте присесть?

Отодвинув в сторону стопку англоязычных журналов, ветеран спецслужб сделал приглашающий жест рукой.

– Играете в шахматы? – оживился он.

– Совсем немного, – потупилась я, уже решив, что буду играть шотландскую партию Мизес – Эйве, сыгранную в Гааге в тысяча девятьсот двадцать первом году. Большим количеством времени я не располагала, поэтому и выбрала эту довольно изящную миниатюру. Разгромив противника на двенадцатом ходу, я перешла непосредственно к делу.

– Ростислав Саввич, я, собственно, к вам, – сообщила я, наблюдая, как надувшийся после проигрыша партнер снова расставляет фигуры на шахматной доске.

– Чем могу служить? – хмуро буркнул он.

– Я адвокат Агата Рудь, – начала было я, но, глядя, как наливаются кровью глаза собеседника, благоразумно замолчала.

Должно быть, шахматы сбили меня с толку, ибо я всегда считала, что эта игра требует высоких интеллектуальных способностей и играть в нее может человек исключительно в здравом уме и твердой памяти. Но дальнейшая беседа с Головиным показала, что я сильно ошибаюсь.

– Ребенок уникального папы? – насмешливо прищурился он, услышав мое имя. И многозначительно усмехнулся, кивнув на доску: – Тогда понятно, почему я остался в дураках. Я всегда остаюсь в дураках!

Вдруг глаза его побелели, старик весь затрясся и закричал:

– Это все Фишмановы штучки! Мерзавец! Плагиатор! Украл мою идею! Это я придумал операцию на мозге, которая позволяет задействовать не три процента мыслительного аппарата, а девяносто девять процентов обоих полушарий! Прооперированный становится гениальным художником, музыкантом, математиком да черт знает, кем он еще становится! А этот гаденыш Фишман мою идею украл! И даже творчески переосмыслил и довел до совершенства, как он пишет в этих продажных буржуйских журналах! Максим Романович статеечки пописывает в научные издания, его приятель Лев Владленович Рудь владеет клиникой искусственного оплодотворения в Израиле!

Это была новость, на которую я тут же обратила внимание и решила проверить при помощи Бориса. Между тем разошедшийся старик схватил из стопки верхний журнал и принялся неистово им потрясать, продолжая выкрикивать:

– И весь мир! Весь мир, слышите, вы? Называет мое открытие «феномен Фишмана»! А я, я, первооткрыватель этого метода, влачу жалкое существование в богадельне.

– Разве бывшие коллеги вас не навещают? – встряла я в его захлебывающуюся речь. – Это от коллег вы узнали про клинику Льва Рудя?

– Как же, была тут одна коллега! – фыркнул старик, покрываясь пятнами при упоминании бывших товарищей по работе. – В понедельник заходила. Конфеты принесла. Только я отдал эти конфеты псу, у нас здесь бегал, Дружком звали, а во вторник псина издохла! Такие вот коллеги меня навещают! Фишман ее подослал, это точно!

– К вам приходила Ольга Воронина? – пыталась я установить истину. – Это она сказала про клинику?

– И тебя подослал Фишман! – завизжал старик.

К лавочке уже бежала старшая медсестра, которая, должно быть, в окно увидела истерический припадок подопечного. В руке ее был шприц, которым женщина собиралась сделать укол разошедшемуся старику. Он отчаянно сопротивлялся, но профессионализм и молодость взяли верх, и после укола чересчур возбудившийся Головин постепенно затих.

– Я вас очень прошу, не беспокойте его больше, – растирая ваткой жилистое старческое предплечье, сказала сотрудница пансионата, мягко, но настойчиво подталкивая меня в сторону ворот.

– А что с Дружком? Он действительно умер? – допытывалась я, незаметно прихватывая со скамейки один из журналов.

– Старый стал, вот и умер. А что вас удивляет? – откликнулась она, не отрывая глаз от приближающихся по аллее санитаров.

– И где теперь собачье тело? – допытывалась я.

– Где же ему быть? У котельной закопали, – следя, как санитары поднимают с лавки и уводят в корпус ветерана спецслужб, рассеянно буркнула она.

Понимая, что здесь мне больше ничего не светит, и все, что можно, я уже узнала, я простилась с медсестрой и впавшим в забытье Головиным и пошла сквозь буйно разросшийся парк обратно к проходной.

После посещения пансионата я некоторое время сидела в машине, исследуя научный журнал Института имени Вейцмана. После детального изучения выходных данных мне удалось узнать, что этот институт расположен в городе Реховоте, который, как ни странно, находится в Израиле. В издании и вправду была напечатана большая статья Макса Фишмана, ознакомившись с которой, я уяснила для себя, что гений проживает в Израиле и продолжает работать над проблемой усовершенствования человеческого мозга. Предыдущие опыты мэтр считает неудачными, ибо делал надрез на мозжечке не в том направлении, отчего испытуемые хоть и открыли в себе невероятные возможности, пожили крайне мало. Но теперь-то Фишман знает, как надо оперировать, и со дня на день поразит мир новым сверхчеловеком, который сможет жить долго и счастливо.

После знакомства со статьей у меня в голове сложилась более-менее четкая картина гибели Ольги Ворониной, и я горела желанием как можно скорее ознакомить с ней следователя, который ведет дело моей доверительницы. Через сорок минут я уже была у прокуратуры города Жуковского. Заглянув в кабинет, я увидела цветущую молодую женщину. Она восседала в просторном кабинете за дальним столом у стены и вязала что-то крохотное и розовое. Перед ней дымилась чашка с чаем и лежал пакет с шоколадными конфетами. За соседним столом, заваленным папками, что-то сосредоточенно просматривал на мониторе компьютера осунувшийся молодой человек. К нему-то я и направилась, но мужчина переадресовал меня к даме. Как ни странно, дама с вязанием как раз и оказалась следователем Ткаченко, и я прошла к ее углу и уселась на стул для посетителей. Взглянув на адвокатское удостоверение, следователь вздохнула и вяло произнесла: