Ева Львова - Состояние аффекта

– Почему ты сказал не мама, а Ида Глебовна?

Мой вопрос остался без ответа. Лев Рудь смотрел перед собой остановившимся взглядом, точно он сидел один в тихом дворике, предаваясь своим мыслям.

– Знаешь, как я попал в проект? – вдруг спросил отец, нервно покусывая губы и не поворачиваясь в мою сторону.

Я отрицательно мотнула головой.

– А из обычного московского детдома. Для проведения исследований тогда еще полковнику Рудю нужны были люди, обладающие необычными способностями, и подобные кадры отбирались по всей стране. Меня Владлен Генрихович нашел в детском доме на Таганке. Мы побеседовали минут десять, и на следующий день полковник меня усыновил.

Отец замолчал, напряженно рассматривая аккуратно подстриженные ногти.

– А потом? – требовательно проговорила я.

– Потом? – задумчиво переспросил он. – Потом я жил у него в доме, после школы выезжая в Жуковский и подолгу занимаясь с нейропсихологами в лаборатории института экспериментальной биофизики, и способности мои понемногу возрастали.

Отец снова замолчал, и в тишине старого московского двора было слышно, как из открытого окна доносятся звуки голливудского фильма в переводе Гоблина. Отвлекшись от разговора, я стала вслушиваться в текст, пытаясь разобрать, что это за картина, когда отец вдруг снова заговорил:

– Однажды к Владлену Генриховичу пришел молодой нейрохирург Макс Фишман и предложил возможность одним движением скальпеля сделать из просто способных людей гениев. Я попал в экспериментальную группу и после операции стал тем, кто я есть.

– В каком смысле? – осторожно уточнила я, позабыв про Гоблина.

– Мне кажется, ты понимаешь, о чем идет речь, – устало откликнулся отец. – Назови любую книгу на каком угодно языке из тех, что я когда-либо прочел, и я от начала до конца процитирую названную тобою страницу.

Подумаешь, я тоже могу запомнить и пересказать прочитанное с первого раза, этим меня не удивишь! Пожав плечами, я разочарованно отвернулась, стараясь уловить слова, долетающие из открытого окна.

– Или хочешь, я целиком назову число Пи?

И число Пи я и сама легко называю, точнее, не все число – оно бесконечно, а первые тысячу знаков после запятой. Всему этому научила меня бабушка – у Иды Глебовны разработаны мнемотехники, которые я прилежно осваивала под ее руководством каждый божий день без выходных и праздников по три часа зимой и летом. А были еще увлекательные занятия в только что открывшихся закусочных «Макдоналдс». Проводились они так: мы с бабушкой заходили в ресторан быстрого обслуживания, и Ида Глебовна тихо говорила:

– Шапки!

В течение одной секунды я окидывала взглядом зал, запоминая дислокацию головных уборов, после чего закрывала глаза и начинала перечислять:

– Первый столик у двери: женщина в красной вязаной шапке, рядом с ней – мальчик в черной бейсболке; столик за ними: три головных убора – два берета, на девочке и на старичке, и фетровая шляпа на молодом парне с виолончелью в черном футляре.

Так продолжалось до тех пор, пока я правильно не называла все головные уборы, находящиеся на посетителях в зале. После этого бабушка покупала мне заслуженный «хеппи мил», и все были довольны. Изредка я ошибалась и оставалась без угощения. Зато в следующий раз я концентрировалась так старательно, что больше не повторяла ошибки. На месте шапок частенько оказывались очки, сумки, куртки, зонтики, да все, что угодно.

– Пап, я тебе верю, рассказывай дальше, а то скоро светать начнет, и ты опоздаешь на самолет, – вяло откликнулась я, отогнав воспоминания об увлекательных игровых занятиях под руководством моих стариков.

– Если ты никуда не летишь, то и мне торопиться нечего, – обреченно вздохнул отец.

Мы помолчали, из открытого окна полилась торжественная музыка, извещающая об окончании фильма, и я завозилась на лавочке, придумывая повод, чтобы встать и уйти.

– Уже поздно, – смущенно проговорила я, собираясь подняться.

– Может, тебе все-таки интересна история собственной семьи? – обиженно заметил Лев Рудь, почувствовав мое настроение.

Признаться, что слушать бредни больного человека я не слишком-то расположена, у меня не хватило духу, и я смиренно пробормотала:

– Очень интересна, рассказывай дальше.

– Да что там рассказывать, – махнул он рукой. – В ноябре девяносто второго года нейрохирурга Фишмана пригласили на конференцию в Израиль, и Макс решил показать мировой общественности меня в качестве подтверждения действенности своей методы. Выпустили нас, естественно, не одних – за нами присматривал капитан Жакетов. Он числился в лаборатории, но подчинялся непосредственно генералу Рудю – мой опекун к тому времени дослужился до генерала. Мы прилетели в Израиль, и в Тель-Авиве нейрохирург Фишман вдруг попросил политическое убежище. Мне он заявил, что еще раньше переговорил с израильскими коллегами и продал свое открытие одной мощной корпорации. Они заинтересовались не только Фишманом, но и мной как объектом исследования, поэтому выехать из страны я не смогу. Меня действительно не выпустили, и я остался в Израиле.

– Как же капитан Жакетов допустил такой конфуз? – недоверчиво усмехнулась я, страшно жалея, что бросила курить и не могу занять руки сигаретой, а голову – мыслями о вреде никотиновой зависимости.

– Жакетов ничего не мог поделать, он вернулся в Россию и был уволен из органов вместе с генералом, – невесело усмехнулся рассказчик. – Однако метод Фишмана не оправдал надежд покупателей – оказалось, что из десяти прооперированных выживал лишь один. Интерес ко мне быстро иссяк, и я оказался предоставлен самому себе. Мне удалось устроиться подсобным рабочим в кибуц [1], и, получив свои первые деньги, я сразу же позвонил Вере: тебе, Агата, как раз исполнилось четыре года, и я хотел поздравить с днем рождения свою любимую дочурку. И знаешь, что мне сказала твоя мать?

– Даже представить себе не могу, – с недоумением пожала я плечами, старательно делая вид, что верю рассказу.

– Она сказала: «Лева, не смей возвращаться домой, Владлен Генрихович рвет и мечет, его со скандалом уволили из органов, и он жаждет мести. Из Тель-Авива вернулся Жакетов и все свалил на вас с Максом. Теперь генерал ищет тебя и Фишмана, ибо считает, что вы вместе задумали побег на Запад». Вера обещала приехать в Израиль – тогда многие эмигрировали. Твоя мама выполнила обещание, но не смогла забрать тебя с собой. Думаю, Владлен Генрихович догадался, куда делась Вера, и, чтобы пресечь возможные разговоры, инсценировал несчастный случай, в результате которого якобы погибла твоя мать. Сейчас Вера тяжело больна, она перенесла тяжелейший инсульт, не знаю, сможет ли подняться на ноги, и больше всего Верочка мечтает увидеть тебя, Агата.