Татьяна Степанова - Когда боги закрывают глаза

– Это потому, что у вас, как и у меня, дефицит глюкозы в стрессовых ситуациях.

Мещерский взирал на них, как на ненормальных. От конфеты, предложенной Долговым, он отказался.

– Итак, – сказал Август Долгов, когда все они очутились в доме, в просторном холле, где и правда пахло ремонтом. – Когда ты, парень, видел Данилу Клочкова в последний раз?

– Мертвым в нашей квартире, которую мы снимаем. Сегодня, – Вася Азаров, едва сдерживая слезы, посмотрел на мать, на Мещерского. – Пахло, но я думал, что он просто упился на радостях вдребадан. Подошел, сказал – ну что, старичок? А потом увидел кровь и эти ужасные пятна у него на лице, он там пролежал все эти дни на полу. А я… и зачем я только уехал? Какого черта, мама, ты затеяла этот ремонт?!

– Не кричи на мать, – велел Август Долгов. – С какой такой радости твоему приятелю было упиваться?

Катя слушала, как он ведет допрос. И отметила, что допрашивает он сейчас по-иному, не так, как разговаривал со свидетелями раньше – с Мещерским, например. Сейчас более агрессивно и жестко. И еще она видела под его расстегнутым пиджаком кобуру. Ясно, что он отправился в Клин задерживать подозреваемого не с голыми руками. Оружие, видимо, всегда было при нем. Но если прежде под пиджаком этого не было заметно, то сейчас Август Долгов хотел показать этому парню, что люди к нему приехали крутые и по серьезному вопросу.

– Ну он же… слушайте, мы не хотели ничего плохого. Я сначала вообще думал, что это все из-за Верки Холодной, он же в нее втрескался вроде как. А потом, уже после всего этого шухера, когда его вдруг по телику показали, он мне сказал – нам причитается крупный гонорар. Тебе и мне.

– Какой еще гонорар? Я ничего не понимаю, – Август Долгов встал и оперся руками на спинку кресла. – Когда ты видел своего приятеля живым в последний раз?

– В клубе, где все наши тусуются. В тот вечер. Он был с Веркой, и я… я вообще обалдел от того, что все так громко получилось. А он уже под утро сказал мне – все путем, старичок, нам причитаются хорошие деньги. Прости, что не сказал тебе раньше. Но это вовсе не моя идея, понимаешь? Мне… то есть нам все это заказали. А теперь заказчик рассчитается с нами.

– За что рассчитается?

– За тот наш перформанс в Амбрелле.

– За ночной поход, что ли, когда Клочков повел в больницу группу?

– За перформанс, – повторил Вася Азаров и облизнул сухие губы. – Честное слово, лично я не хотел ничего плохого. И я понятия не имел, что все это Даньке кто-то заказал. Я думал, что это все из-за Верки. Из-за нее он все это затеял. Она же с другим гуляла, они даже жили вместе на съемной хате, ну, я думал, что Данька хочет ее таким способом отбить. У нее же отец невозможная шишка, и богатые они, и со связями. Такая невеста была бы для Даньки. Я не завидовал. Когда он предложил ее непременно позвать в группу экстремалов, я из кожи вон лез, старался для него. Потому что он настаивал, чтобы Верка с ним обязательно пошла в Амбреллу.

– И что произошло там, в больнице, ночью, ты знаешь?

– Я думал, это шутка, что все это ради Верки, они там все обоссутся со страху, этот ее Смайлик тоже. А Данька героем себя перед ней покажет. Мы с ним план разработали. Начертили схему, ну, где я буду их ждать, где покажусь им.

– То есть? – не выдержала Катя. – Ты тоже был в Ховринке в ту ночь?

– Ага, я весь путь за ними шел, старался не отставать. Данька их долго мурыжил, водил кругами, одним словом, готовил, пугал. Но потом у них там всерьез конфликт вышел с какими-то бродягами, и они побежали. Вот тут я их чуть не потерял. Сразу понял, как во всей этой фигне бегать неудобно.

– В какой еще фигне? – спросил Август Долгов. – Что ты плетешь, парень?

– Я думал, что он ради Верки все это затеял, – в который уже раз повторил Вася Азаров упрямо. – Этот чертов перформанс с переодеванием. Костюм откуда-то приволок, костюм монстра из латекса. Клевый такой, прямо мороз по коже. Это, я думал, из хеллоуинского магазина – половина костюма Пришельца, Чужого и половина костюма Человека-Мухи. И еще этого монстра, у которого шипы в башку натыканы. И там была искусственная кровь в наборе, воск, накладные раны – в общем, я когда загримировался, оделся, раскрасился – такая жуть, такой класс. А еще в наборе был глицерин с какой-то дрянью, я весь намазался, шкура так и залоснилась. Но все равно при свете это бы фиг сработало. Но там же темно – вот в чем вся фишка. Там темно, как в жопе у слона. А у них были лишь карманные фонари. И потом они уже до кондиции дошли с этим походом, нервы как струны, потому что там страшно, реально страшно ночью в этой чертовой больнице. И когда я в этом прикиде возник перед ними, когда врубил на всю громкость ту запись в плеере – рев, он тоже в наборе прилагался. Они все поверили, заорали и бросились наутек!

Катя замерла. Она слышала, как Август Долгов тихонько охнул – от удивления. А мать Азарова зашипела:

– Болван, какой же ты болван, вечно тебя, дурака, используют в своих интересах.

Но сама Катя не смогла в этот миг произнести ни слова.

Все рассыпалось в прах.

Все, во что они не верили, отрицали, и тем не менее верили в глубине души, и обсуждали, и боялись, и возводили на этом версии.

– О боже, значит, в Ховринке была мистификация? – спросил Мещерский, который про события в больнице вообще услышал только два часа назад по дороге в Клин.

– Все равно ты что-то недоговариваешь, парень, – сказал Август Долгов. – Где этот костюм?

Азаров поднялся с дивана.

Он повел их во двор, к машине под навесом. Сад был темен и тих, лишь очень далеко где-то в лесу ухала сова.

Он открыл багажник «корыта».

В нос ударила вонь – не так сильно, как там, в Амбрелле, в темных залах с бетонными стенами. Тот же самый тошнотворный запах аммиака, тень его, призрак.

Катя увидела в багажнике какую-то грязную кучу резины – багровую, словно коркой покрытую цементной пылью и жиром, глицерином и искусственной кровью.

– Что за вонь? – спросил Долгов.

– А, это… Это тоже в наборе прилагалось, – Азаров смотрел в багажник. – Такая капсула, Данька велел ее открыть – пробку отвинтить перед тем, как я появлюсь. Меня самого там чуть не стошнило – так вонять стало ужасно. Данька особо настаивал, чтобы я именно развинтил капсулу, не дай бог не разбил, чтобы осколки не остались. Я сделал все аккуратно. А их эта вонь в шок повергла. Они сразу поверили, что монстр не картонный, не из латекса, а живой.

– Мы тоже поверили, – прошептала Катя. – Как же вы могли? Из-за тебя Смайлик покалечился.

– Да я думал, что это прикол ради Верки! – Азаров всплеснул руками. – Я думал, это Данькина идея, что он на все это раскошелился – прикид купил, запись сделал с этим воем. Что я их там напугаю, а он сделает вид, что спасает Верку, и у них роман закрутится. А вышло-то все совсем по-другому. Они к ментам попали, а потом понаехала вдруг туча корреспондентов. Я из этой чертовой больницы по уговору должен был сразу смотаться, что я и сделал. В боксе одном переоделся. Слышал, как там народ ходит, охрана, видно, они заблудившихся искали. А потом наутро по телику стали трубить. Черт его знает что говорили. И Данька… честное слово, он сам не ожидал такого шухера, который вдруг поднялся. И нам как-то стало не по себе. Я вдруг понял – какая там, к дьяволу, Верка, это все намного круче. И когда Данька сказал, что нам деньги за это заплатят, что это чужая идея, что его и меня фактически наняли, чтобы мы там все разыграли, я… не знаю, я ощутил, что мы куда-то вляпались. А потом мама позвонила насчет ремонта, и я рад был уехать, а Данька сказал, что деньги, когда он их получит, мы разделим поровну.