Екатерина Островская - Я стану ночным кошмаром

Снова подойдя к окну, Вера посмотрела вниз сквозь прутья решетки. Дом стоял в сосновом бору, вокруг никаких грядок или клумб, просто часть леса. Те розы, которые росли под окном спальни, специально посажены там только для того, чтобы окружить это место острыми пиками. Илья, вероятно, еще во время строительства или даже изучая проект дома, то есть с самого начала, предполагал, куда привезет Веру, а потому сделал все, чтобы та даже не пыталась сбежать. Решетки на окне «будуара» не было для того, видимо, чтобы пленница не чувствовала себя пленницей. Наивная надежда. Да рядом с Ильей любому человеку станет страшно.

— Красиво, — сказала она, продолжая смотреть на пейзаж за окном. — Наверное, грибные места?

— Не знаю, — ответил хозяин дома, подходя и останавливаясь рядом. — Но грибников здесь не бывает. Как и рыболовов, если тебя интересует их общество.

Он смотрел на нее так, что Вере показалось: еще мгновение — и Цигалов ее обнимет. А потому отступила к столу. Илья обогнал ее и выдвинул перед ней кресло. Повернулся при этом спиной. Вера увидела торчащее из ведерка со льдом горлышко хрустального графина… «Вот сейчас!» — пронеслась мысль. Илья выпрямился, посмотрел на Веру, потом на графин, взял его и поставил на стол в некотором отдалении.

— У твоего Пинкертона была очень крепкая рука, — произнес он и потрогал нос. — Кого другого Владимир уложил бы с одного удара, но только не меня. Меня отец в секцию кудо отвел, когда мне и семи лет не было, а потом уж я сам менял секции и стили, чтобы достичь совершенства. Когда был в плену, меня как-то повезли к больному или раненому в какое-то село. Дали двух боевиков в сопровождение, а те совсем бдительность потеряли — я ж из себя трухлявого интеллигента строил. Попросил остановиться якобы по нужде. Одного вырубил первым же ударом и сразу водителю шею свернул, тот не успел даже за автоматом потянуться. Потом уж вернулся к тому, кто на земле корчился, и добил. Жаль, что не удалось растянуть удовольствие. Спрятал тела в кустах, на машине проехал еще немного, потом спихнул ее в обрыв и — лесом по горам… Ты совсем не пьешь, я смотрю.

Вера подняла свой бокал.

— Предложи тост.

Илья взял бутылку и наполнил ее бокал вином почти полностью.

После чего сказал:

— За нас и нашу любовь.

Вера хотела пригубить только или сделать небольшой глоток, но Илья произнес твердо — так, словно с трудом сдерживал ярость:

— До дна.

И добавил уже мягко, почти ласково:

— Любимая.

Последнее слово он произнес с видимым наслаждением.

Пришлось осушить бокал полностью.

— Ты, наверное, ничего не боишься, — произнесла задумчиво Вера.

Цигалов кивнул.

— Никого и ничего. В детстве, разумеется, были комплексы какие-то, но я пережил их. Боялся отца, например. Тот, когда выпивал, впадал в ярость, начинал рассказывать про Афганистан, а потом орал матери и мне: «Вы мне не верите! Я знаю, не верите! А у меня на глазах гибли боевые товарищи!» Меня он мог схватить и начать трясти бешено. Ее мог ударить. Еще я долго темноты боялся. Непонятно даже почему, боялся не того, что во тьме кто-то прячется, а именно самого мрака, словно это какая-то иная, чужеродная субстанция. Мне казалось, будто тьма — живая, что у нее какие-то мысли, намерения, враждебные мне, поскольку она не человек, то сопротивляться мраку нет никакой возможности. Я ночью просыпался, видел тьму и покрывался холодным потом. Глаза закрывал от ужаса этого созерцания… Закрывал, хотя перед внутренним взором тоже была темнота. Правда, какая-то своя, родная, с моими мыслями и воспоминаниями… Тьма с моими мечтами.

— А о чем ты мечтал в детстве? — спросила Вера.

— О справедливости. Я хотел стать самым сильным и наказывать тех, кто мешает жить другим. Об этом, может быть, мечтает каждый, но я еще тогда решил сделать все, чтобы мои мечты сбылись. Спортом, например, пошел заниматься. А чтобы перебороть страх перед темнотой, выбирал самые темные и безлюдные места и шел туда, готовый в любой момент заорать и умереть от ужаса. Но в конце концов научился справляться с бессознательным страхом. Сейчас мне в темноте тоже не по себе становится, но я умею свой страх побеждать. А любая мечта, как выяснилось, сбывается, надо только уметь желать и делать все для ее осуществления. И тогда наступит счастье.

— Ты счастлив? — тихо спросила Вера.

— Счастлив — не то слово, — ответил Цигалов. — Я сейчас безумно счастлив, потому что ты рядом. И будешь рядом со мной всегда.

Странно, но лицо Ильи в этот момент ничего не выражало, словно он произносил заранее заготовленную фразу, нисколько не задумываясь о том, чтобы придать голосу и лицу соответствующие интонацию и выражение.

Время шло, а Илья вел себя сдержанно. Не подходил к Вере близко, не пытался обнять, не говорил о том, что мечтает о близости с ней. Хотя зачем говорить? Ясно же, Цигалов и так не сомневается — будет все, чего он захочет, и не важно, станет ли Вера податливой или начнет сопротивляться, кричать — это ничего не изменит. Он — сильнее и на своей территории. Вокруг ни души, и даже лес не услышит ее крики.

Время шло, но Вера хотела бы, чтобы оно остановилось. Лучше сидеть целую вечность за столом, чем дождаться темноты. Разговор продолжался, даже когда кончилось вино в бутылке. Вера заметила, что бутылка пуста, и удивилась: ведь Илья вино не пил, значит, все выпила она одна? Но голова была чистой, если не считать бьющиеся в агонии мысли о спасении. Ведь рано или поздно наступит ночь, и тогда надежд не останется совсем. В двери спальни нет замка, ни запереть ее, ни подпереть чем-нибудь тяжелым не удастся. Да и все равно это бы не спасло.

— Покажи мне дом, — попросила Вера и добавила: — Хочется познакомиться с местом, где предстоит жить.

Сказала это и содрогнулась, потому что именно так ведь и может случиться.

Почти час они ходили по дому. Вера все тщательно осматривала, искала любую возможность для спасения, но с каждой минутой убеждалась, что сбежать отсюда или незаметно исчезнуть не выйдет. Илья предусмотрел все. Оказывается, сигнализация в доме работает на объем, то есть если кто-то выйдет ночью из комнаты, то сработает сигнал тревоги.

— А вообще все двери блокируются, — напомнил хозяин этой роскошной тюрьмы, — ключом изнутри их невозможно открыть.

И тогда Вера пришла к выводу: у нее лишь один путь для спасения — окно спальни. Но ведь там восемь метров до земли… нет, не до земли даже, а до верхушек копий изгороди. Перепрыгнуть их невозможно. Если только не прыгнуть с места метров на пять…

Когда вернулись на третий этаж, за окном уже посерело. Сумерки приближались стремительно.

— Сейчас принесу свечи, — сказал Илья, — посидим еще немного.