Инна Бачинская - Свой ключ от чужой двери

В первую же субботу мы поехали проведать Лидию Варламовну. Ей было лучше, к счастью. Они бросились друг к другу, забыв обо мне. Я не был им нужен. Я оставил их вдвоем и пошел погулять в центр городка. По дороге я размышлял о материнском инстинкте и отсутствии такового у большинства мужчин. Почему? Природа? До каких пор мы будем идти на поводу у природы? Или мы не гомо сапиенс, придумавший десять заповедей и мораль? Почему же природа всегда берет верх?

После больницы мы поехали за Танечкиными вещами. Пока она собирала свои кофточки и платьица, я сидел на крыльце, любуясь огородами и сараями. Домой мы возвращались молча. Танечка была подавлена. Я предпринял пару безуспешных попыток заговорить с ней. Не получил ответа и сосредоточился на дороге, полной дачников.

А ночью… Сначала мне показалось, что где-то скулит щенок. Я замер, прислушиваясь. Часы показывали половину второго. Это был не щенок – плакала моя дочь, маленький человек, не нужный мне, что я сознавал с мучительным чувством вины, ругая себя за неумение найти слова, способные что-то изменить. Но любые слова были фальшивы, потому что девочка была мне все-таки не нужна, она была лишней в моем мире. И этого понимания я стыдился.

«Ты… ты… – дрожало от негодования alter ego, – ты представляешь, что испытывает сейчас этот ребенок? Неужели в тебе нет ни капли жалости?»

Для себя я решил, что, если Лидия Варламовна поправится – если! – то Танечке лучше жить с ней. Я, разумеется, не брошу их, буду посылать деньги… А если нет? Я старался об этом не думать.

Я встал и поплелся к нежеланному ребенку. Остановился у двери в ее спальню, смутно рассчитывая на то, что должна же она перестать плакать наконец. Но рыдания не прекращались. Я осторожно отворил дверь, пересек пространство спальни. Она не слышала моих шагов и продолжала судорожно всхлипывать, уткнувшись лицом в подушку. Слабый свет ночника освещал комнату.

– Танечка! – позвал я.

Рыдания прекратились, и она испуганно затаилась. Даже дышать перестала.

– Почему ты плачешь? – Я присел на край кровати и заставил себя дотронуться до ее макушки – вроде погладил. – Что случилось? – Слова получались какие-то сухие и неласковые. Она молчала. – Танечка, у тебя болит что-нибудь? – Она мотнула головой – нет. – А что? – настаивал я. – Бабушку жалко? – Снова движение головой, не такое резкое, но понять можно, что дело не в бабушке. – Тебя кто-нибудь обидел? – Снова нет. – Скажи мне, в чем дело, и мы что-нибудь вместе придумаем. – Она прошептала какое-то слово. – Тебя кто-нибудь обидел? – повторил я, не разобрав.

– Нет, – прошептала она. – Усик умирает.

– Усик? Твой кот?

– Нет! – укоризна в голосе. – Кошка – Лиза, а Усик – это морская свинка.

– Почему же он умирает?

– Заболел… Лежит в сарае… – И она снова заплакала.

Я, озадаченный, смотрел на девочку, думая о том, что она совсем еще ребенок, наивный и сострадательный, живущий в собственном мире, где живут морские свинки и кошки, куда взрослым хода нет, потому что их давно уже не трогает смерть какого-то там зверька… И еще я подумал, что на похоронах не видел ее плачущей, а тут такое горе…

– Танечка, почему же ты мне сразу не сказала?

Она только взглянула на меня и ничего не ответила, но я все равно понял.

«Разве тебя прошибешь морской свинкой? – говорил ее взгляд. – Тебе никто не нужен. Моя морская свинка умирает, а я здесь, в твоем холодном и чужом доме…»

– Танечка, послушай, давай рано утром поедем в Зареченск и заберем твою… твоего Усика! Хочешь?

– Хочу! – ответила девочка, недоверчиво глядя на меня. – А Лизу можно взять?

– Можно.

– А Джерика?

– А это еще кто такой?

– Синяя бойцовая рыбка… мне мама подарила.

– Можно! – сказал я поспешно, опасаясь новых слез. – Всех заберем!

– Правда?

– Самая чистая правда на свете, – сказал я, как говорил когда-то в далеком детстве. – Кто там еще остался?

В тот же день мы перевезли из Зареченска весь зверинец. Усик, на мой взгляд, собирался еще пожить, но мы на всякий случай заехали проконсультироваться к Нонне, в ее поликлинику для животных. Увидев нас на пороге, Нонна впилась взглядом в Танечку.

– Твоя дочка?

– Ну! – ответил я.

– Жизни Усика ничего не угрожает, – сказала Нонна, осмотрев свинку. – Просто у него депрессия, скучает по тебе. Животным нужна ласка, а ты уехала, вот он и заскучал.

«Людям тоже нужна», – подумал я.

– Хочешь помогать мне с бездомными животными?

– Хочу, – сказала Танечка. – А где они у вас?

Нонна протянула ей руку, и они вышли в другую комнату, забыв обо мне. Их не было довольно долго, и я от скуки перечитал все плакаты на стенах и теперь имел представление о том, как выводить блох у домашних животных, извлекать клещей, лечить расстройство желудка и наоборот.

– Папа! – закричала Танечка, вдруг появляясь на пороге. – Там такие щеночки! Особенно один, рыженький! Пошли, посмотришь!

Угадайте, взяли мы этого рыженького себе или нет?

Однажды старлей Коля Астахов гулял под дождем со своей собакой, булем Кларой. То, что сеялось через дырявое небесное решето, и дождем-то нельзя было назвать. Мелкая противная морось. Клара не хотела гулять. Она справила свои собачьи дела и хотела домой, на продавленное мягкое кресло перед телевизором. Она тормозила передними лапами, плюхалась задом на мокрый тротуар и неприветливо смотрела на хозяина снизу вверх.

– Ты посмотри, на что ты похожа! – увещевал Коля Клару, таща ее за собой. – Окорок! Зад как у бегемота. На тебя вон прохожие оглядываются! (Никаких прохожих не было и в помине, какие прохожие за полночь?) Ты меня позоришь, честь моего мундира позоришь! Вставай! Пошли хотя бы до угла. И сразу домой!

Коля сунул руку за пазуху, нащупал во внутреннем кармане куртки конверт. На углу висел почтовый ящик, который, как магнитом, притягивал Колю. Он достал конверт и в сотый раз прочитал адрес, который уже знал наизусть: Севастопольская, семнадцать, квартира пять, Вове Былдину. Конверт старлей изъял из письменного стола программиста Дергунца. Тот не успел его отправить. В конверте лежал листок со следующим волнующим объявлением: « Строго запрещается и прекращается: выкукол бабочек, выкур курей, выгул собак, выполз змей, обгад ромашек, обдир ягод, вылом веток, вытрус половиков, выполз из окна, выбрех и разбрех государственных тайн, выпуч глаз и вычих насморка, загляд и залаз в дупла с выкуром оттуда пчел на балконе и крыше… » и так далее и тому подобное еще на добрую страницу.

Зачарованный сюрреалистическим смыслом письма, Коля взял его себе, и вот уже две недели оно прожигало ему карман. И сейчас, не в силах противиться искушению, он медленно, но уверенно продвигался к почтовому ящику. И тащил за собой упирающуюся Клару. Письмо Коля держал в руке, и оно покрылось мелкими бисеринками влаги. Оглянувшись по сторонам, он сунул конверт в щель почтового ящика. Письмо с легким шелестом упало на другие письма.