Елена Михалкова - Котов обижать не рекомендуется

– Включая режиссера?

– Его в первую очередь. После рассказа Якобсона он первый под подозрением. Слушай, съешь хоть один кабачок! Ты не представляешь, как их здесь готовят. Вроде бы трава травой, а вкусно.

Света без всякого желания откусила от кабачка. Потом еще раз. И еще.

– Ну, что я говорил! Кстати, а что я говорил?

– Ты говорил о Стрельникове… – с набитым ртом промычала Света.

– А, точно. Мы только не выяснили, почему он так сопротивлялся роману своей сестры и Олега. Может, он гей? И сам был неравнодушен к Рыбакову? Ты не обратила внимания?

Света чуть не поперхнулась.

– Как ты предлагаешь мне обратить на это внимание, интересно? Думаешь, у него где-нибудь в секретном месте есть татуировка: «Я – гей»?

– Может, манеры? Или он весь из себя такой ухоженный?

– Он весь из себя такой противный! – искренне сказала Света.

– О!

– Что – «о»?! Ничего не «о»! Он противный в другом смысле. В общечеловеческом!

– Жаль, славная выстраивалась версия. Мы уперлись в то, что Стрельников не желал видеть свою сестру рядом с Рыбаковым. А я вдруг подумал: может, это Рыбакова он не желал видеть рядом со своей сестрой?

– Полагаешь, ревновал?

– Угу. Но это только предположение.

Света вынуждена была признать, что выглядит оно вполне логично. Сюда укладывалось то, что против других романов Анны Виктор не протестовал.

– А сам Рыбаков… – вопросительно начала она.

– Гетеросексуален до мозга костей, – заверил Дрозд. – Когда-то ему нравились женщины определенного типажа: стройные брюнетки.

«То есть такие, как Стрельникова».

– Если ты прав, то понятно, почему Рыбаков и Стрельников поссорились. Допустим, Виктор приехал к нему… Зачем?

– С непристойными предложениями, – пришел на выручку Дрозд.

Света подозрительно взглянула на него, но он был серьезен.

– Хорошо, с предложениями, – согласилась она. – Рыбаков – вовсе не тот общительный веселый парень, каким был раньше. Может быть, Виктор рассчитывал хотя бы на спокойный разговор, но ничего не вышло. Олег его отверг и высмеял.

– Высмеял? – усомнился Дрозд. – Не похоже на него.

– Мы же не знаем содержание их разговора. Может, он его оскорбил. Или Рыбаков вообще был гомофобом.

– Раньше не был. Не забывай, в какой среде он вращался. Тут, знаешь, долго гомофобом не побудешь. Это как приехать в Голландию и ненавидеть тюльпаны.

– Ты сам говорил, что он сильно изменился, – напомнила Света. – На фотографии ты его даже не узнал. Мог поменять и убеждения.

– Хорошо, допустим, так. Отверг, высмеял, и Стрельников его застрелил в состоянии аффекта. А перед уходом из дома захватил пистолет.

Дрозд осекся и резко помрачнел.

– Леш, ты чего? – Света подергала его за рукав. – Лешка! Что ты придумал?

Он отодвинул тарелку с недоеденным мясом.

– Не придумал, а кое-что понял. Знаешь, о чем говорит этот факт?

– О чем?

– О том, что ты была права. Дело не в манекене.

– Почему?

– Смотри: убийца забрал пистолет с места преступления. И не выкинул в ближайшую реку, как сделал бы на его месте любой нормальный человек, а носил с собой. Пистолет – это железная привязка к преступлению. Именно поэтому от орудия убийства обычно избавляются в первую очередь.

– А он не избавился…

– Нет. И это может означать только одно: когда он уходил из дома Рыбакова, то уже знал, что пистолет ему понадобится.

Света широко раскрыла глаза.

– Он знал, что пойдет убивать меня!

– Вот именно. И это случилось до того, как ты поехала к Стрельниковой. Значит, что-то заставило его считать тебя опасной! С Рыбаковым тебя связывает одна-единственная встреча. Света, вспоминай! Что такого ты могла увидеть у него?

– Оторванный рукав халата! – в полном отчаянии сказала она.

– Что?

– Шарф! – не останавливаясь, продолжала перечислять Света. – Пишущую машинку старую! Грязные миски. Швабру. Пятнадцать расчлененных стульев.

– Погоди! – перебил Дрозд. – Что значит расчлененных?

– Ну, ножки отдельно, сиденья отдельно. Может, их было не пятнадцать, а восемь, я не считала.

– Что еще? Может, фотографии на стенах? Записки на столе?

– У него весь стол был в записках! А также в чашках, чайных пакетиках, огрызках карандашей и…

Света запнулась.

– Что?

Света еще раз проверила то, что подсказывала ей память.

– Ты знаешь, – удивленно проговорила она, – я, кажется, видела пистолет.

Дрозд схватил ее за руку:

– Где?

– Как раз на столе. Ты сейчас сказал, и я вдруг вспомнила. Из-под пары листов торчала короткая черная рукоятка. Знаешь, как если бы пистолет просто валялся на столе, а потом на него небрежно бросили сверху листы бумаги.

– Бросили или специально прикрыли? – быстро спросил Дрозд. – Света, это важно. Вспомни! Если прикрыли, это означает, что Олег ждал кого-то, кого он сильно боялся. Вряд ли он подготовил оружие к твоему приезду. Олег, конечно, не любил фотографов, но не до такой же степени.

– А если просто валялся?

– Значит, Рыбаков был до идиотизма неосторожен с оружием. Может, все-таки не пистолет?

Света нервно рассмеялась. А в ответ на молчаливый вопрос в глазах Дрозда пояснила:

– Вспомнила старую детскую загадку: длинное, зеленое, на стене висит. Вот и у меня: черное, рифленое и поблескивает. Что это такое?

– Это может быть что угодно. Какой-нибудь кухонный тефлоновый прибамбас. Или вообще телефон. Похоже было на угол телефона?

Света высвободила руку, достала из сумки блокнот и по памяти нарисовала предмет, который она видела. Подвинула открытый блокнот к Дрозду:

– Вот. Похоже на телефон?

– Нет, – сказал Дрозд, помолчав. – На пистолет похоже. На «Макаров».

Ни слова не говоря, Света спрятала блокнот в сумку.

– Так… – Дрозд побарабанил пальцами по столу. – Давай я тебя отвезу домой, а по пути поговорим. Иначе я в Малиновку не успею.

Света поднялась и похлопала его по плечу:

– Не надо меня никуда отвозить. Я с тобой поеду.

Из кафе они выходили в уже привычном порядке: сначала Дрозд высунулся наружу и осмотрел улицу, потом выпустил Свету. Она обернулась к окну. Герань радостно пламенела на подоконнике. За стеклом медленно двигалась официантка, убирая их столик. Она походила на большую рыбу, плавающую за водорослями. Света мысленно сделала кадр.

Улица была почти безлюдна. Вдалеке к остановке прижался троллейбус, уронивший усы, и стоял, как уставшая лошадь возле забора.

Света замедлила шаг. Ей хотелось поймать и удержать в памяти эту улочку, такую тихую, сонную, разморенную под июльским солнцем. Внутреннее чутье подсказывало, что в ближайшее время такой тишины и умиротворенности в ее жизни не случится.

В позвоночнике прочно поселилось новое для нее чувство – чувство опасности. Света ощущала его как холодный стержень. Как иглу, воткнутую в спину, не дающую забыть о себе ни на миг.