Барбара Вайн - Роковая перестановка

— Ты болен, у тебя с головой не в порядке. Сходи, ради бога, к врачу.

Он встал и в два ночи поехал на Хайгейт-Вест-Хилл. Свернул на Мертон-лейн, бросил машину и пошел пешком, взял с собой дробовик Хилберта — после многих раздумий он завернул его сначала в тряпки, потом в часть старой коричневой шторы, которой закрывали мебель на время ремонта. Сверток не походил на дробовик. Под тряпками, рассудил он, трудно будет распознать оружие.

Вокруг никого не было. В темноте горели уличные фонари. Он подошел к прудам и струсил. Если он просто положит ружье на мелководье у берега, его скоро найдут. Бросать же на середину пруда он не решился: нетрудно представить, какой громкий получится всплеск. А вокруг слишком много частных домов и квартир. Он вернулся домой.

Энн сидела в кровати с включенным светом.

— Где ты был?

— Не у доктора, — ответил Эдам.

На следующее утро — а это было воскресенье — он ездил на машине, пока к северу от Северной кольцевой не нашел огромную автомобильную свалку, целую гору порванного, искореженного, ржавого, гниющего металла. Свалка выглядела заброшенной, оставленной без присмотра. Сваленные тут машины не подлежали восстановлению. Будущее их было незавидно: либо эти жуткие развалины навечно останутся гнить здесь, как бельмо на глазу, либо каждую из них вытащат из груды и раскатают в плоский лист, либо с помощь какой-нибудь волшебной машины, умеющей делать такие вещи, превратят в маленький металлический кубоид.

Эдам шел между горами металла. Здесь ничего не росло, земля была твердой и похожей на пыль. Горы высились по обеим сторонам от центрального прохода. В них превалировали синие, красные и кремовые цвета, но иногда на поверхность выходили пласты черной резины, серебристого хрома и сверкающего на солнце стекла. В воздухе стоял густой запах моторного масла с примесью металлических опилок — неестественный, горький.

Эдам сунул ружье через разбитое заднее стекло в нечто, что когда-то было «Лансией Бета». Маловероятно, что его там найдут, а если и так, то нашедший вряд ли понесет его в полицию. Скорее всего, когда наступит срок, ружье вместе с останками машины отправится под пресс.

Идя к своему автомобилю, Эдам обнаружил, что не может вспомнить, зачем вообще забрал ружье из Отсемонда. Почему они не закопали его в Маленьком лесу вместе с другим дробовиком, четырнадцатого калибра? Неужели он думал, что придет время и он снова воспользуется им?

Эдам не имел представления о том, как чистить и смазывать оружие, но двенадцатого августа он зашел в оружейную и снял вот этот дробовик со стены, переломил его и принялся чистить. В конце концов, чистка есть чистка. Ее можно выполнить только одним способом. Вошла Зоси и стала наблюдать за ним.

— Сегодня знаменитое двенадцатое, — сказал он.

— Не знаю, что это значит.

— Так называется день, когда начинается охота на гусей. Это происходит двенадцатого августа, то есть сегодня, и называется этот день «знаменитое двенадцатое».

— Я бы и не поняла, что это гусь, увидь я его перед собой, — произнесла Зоси.

— Здесь их нет. Сомневаюсь, что они есть где-нибудь к югу от Йоркшира. Как бы то ни было, я не собираюсь стрелять гусей. Может, стрельну в фазана, или в голубя, или еще в кого-нибудь. Или в зайца. Тогда Вивьен приготовит жаркое из зайца.

Руфус сказал, что до начала октября охотиться на фазанов нельзя.

— То есть, по-твоему, по всем лесам прячутся егеря и только и думают, как бы остановить меня?

— Точно. Никогда не знаешь наверняка, — сказал Руфус и рассмеялся.

Но Вивьен возмутила сама мысль о том, что он убьет зайца. Она устроила еще больший шум, чем Мери Гейдж, когда пришел человек-коипу. Поэтому Эдам пообещал стрелять только птиц и действительно подстрелил двух голубей, которых они и съели, хотя буро-коричневое мясо оказалось жестким. Юноше понравилось ощущать в руках ружье, и он стал брать его каждый день и стрелять в белок и голубей или просто в стволы деревьев. Он представлял себя английским помещиком, землевладельцем, как они живут здесь вместе с Зоси. Через пару недель уедет Вивьен, а с нею и Шива. Еще через неделю отбудет в Лондон и Руфус. Эдам не мог дождаться этого момента. Беспокоили его только деньги. На что они с Зоси будут жить? У них же ничего нет.

— Придется найти работу, — сказал он ей, когда они лежали в кровати в Комнате игольницы. Окна были открыты, в ярком, насыщенном оттенками фиолетово-розовом предвечернем небе плавали многочисленные крохотные облачка, похожие на перышки фламинго. — Нам обоим придется работать.

— Я ничего не умею, — сказала Зоси. — Что мне делать?

— Ты печатать умеешь?

Она помотала головой, при этом ее шелковистые волосы защекотали его руки на сгибе локтя.

— Ты могла бы работать в магазине.

— Я плохо считаю, — сказала она. — Все время ошибаюсь. Мне лучше всего удается воровство, честное слово. Я не умею делать честные дела. Я говорила тебе, что мне следует выйти за богатого. Знаешь, как мама называет меня? Ну, называла. Она называла меня Леди Мак, [79] Английский термин, обозначающий женщину с претензией на аристократичность. потому что я бездельничаю, но люблю дорогие вещи. Ну почему, Эдам, мама не приезжает за мной?

— Она не знает, где ты.

— Да, но она и не пыталась искать меня, верно? Я же совсем маленькая. Эдам, как ты думаешь, она переживает, а? Почему она меня не любит?

— Я тебя люблю, — сказал Эдам.

— Ты любишь спать со мной.

— Да, люблю. Но я и тебя люблю, Зоси. Я обожаю тебя. Я люблю тебя всей душой. Ты не веришь мне? Скажи, ты веришь мне?

— Не знаю. Все так быстро. Вот если через год ты будешь говорить то же самое…

— Я буду говорить то же самое и через пятьдесят лет.

Девушка повернулась к нему. Ее губы дрожали, щеки были мокрыми от слез, для которых, как он считал, не существовало никаких объяснимых причин. Он овладел ею в этом розоватом сумеречном свете. Было жарко и влажно, он ощущал солоноватый привкус слез и пота. Потом Зоси села и сказала:

— Я не буду прятаться на полу, когда мы поедем в «Юхалазавре».

Эдам улыбнулся и притянул ее к себе, радуясь признакам разумного поведения.

— Нам нужно решить с работой. Мы должны подумать о деньгах.

— Знаешь, в школе всегда зачитывают отрывок из Библии, где говорится, что птицы небесные не сеют и не пашут, потому что их кормит Отец Небесный. Только ведь он не кормит, правда? Птицы умирают, умирают и люди, а он ничего не делает. Я этого не понимаю.

— Никто не понимает, сладкая моя, — произнес Эдам.

Однажды вечером в одном из пабов Колчестера Руфус познакомился с девчонкой, которая была замужем за солдатом действующей армии. Солдат учился на каких-то курсах. Кто-то сказал Руфусу, что Колчестер — самый уникальный из английских городов, так как там есть одновременно и порт, и гарнизон, и университет, и, вероятно, вследствие этого здесь самая высокая степень заболеваемости венерическими болезнями в стране. Руфус пересказал это девчонке, потому что такой факт позабавил его. Позже они вернулись в ее дом, который находился в квартале для семейных. Сейчас он не мог вспомнить, как ее звали — то ли Дженет, то ли Дженис.