Сергей Дышев - Убийца первого кла$$а

— Хочешь, я тебе свой подарю?

— Не хочу. У него запах больно хреновый, какой-то голубоватый, — отреагировал он и задушевно пооткровенничал: — Тут, чтоб тюрьмой, чтоб вашим братом не провоняться, «Шипр» лучше всего подходит. А это всё свое, спиртные и пищевые продукты, — он показал на стол, — получишь, когда освободишься. Вопросы?

— Все понятно.

— Загудной! — крикнул прапорщик в коридор, разделенный на решетчатые двери.

Из подсобного помещения выглянул сержант, отомкнул ломовым ключом замок, вошел, поигрывая наручниками и напевая:

— Живу без ласки, боль в душе затая, всю жизнь быть в маске — судьба моя!

— Давай его в пятую.

— П о нял, — прервав арию, Загудной приказал: — Руки за спину, гражданин!

Лупандер пожал плечами; игра по его заказу приобретала все более насыщенный колорит. Сержант быстро замкнул на его запястьях наручники, прихватил облегченную сумку. А Мордасюк в мгновение ока вздернул, как на дыбе, сцепленные Лёнины руки. Он ойкнул, крякнул, взвыл от обиды, но, получив легкого пинка коленкой, бодро пошел без вербальной команды, под заботливыми руками конвоиров.

И тут, надо же такому случиться, навстречу, на допрос, вели Аллу Сергеевну. Без наручников. Она мгновенно цепким женским взглядом оценила метаморфозу, произошедшую со щеголеватым Лупандером, которого, согбенного, как особо опасного преступника, вели в позе «ласточки»: в ботинках без шнурков, расхристанного, без галстука, со спадающими штанами.

— Кого я вижу? — с неподдельной радостью воскликнула Свингер. — Привет компаньону!

— Здравствуй, Аллочка! — Лупандер с трудом, как черепаха, задрал голову. — Ты поменяла прописку?

— Ты, я вижу, тоже.

— Приходи вечерком на новоселье, посидим, поокаем, — бросил напоследок Лупандер.

— Непременно загляну, Лёнечка!

Конвоиры, дав компаньонам возможность накоротке пообщаться, повели подопечных, каждого своей дорогой: Лупандера — в камеру, Аллу — к следователю.

Что не болит — не жизнь, что не проходит — не счастье.

Иво Андрич

С утра Полина отпросилась с работы, сославшись на личные дела. К двум часам она пошла на кладбище. Женя Кавычкин накануне сообщил ей, что похороны Василия состоятся в полдень, а людей будет немного… В эти горькие и безнадежные минуты прощания Полина не хотела быть объектом чьего-то внимания, отвечать на вежливые вопросы, кем она приходится покойному. Да и действительно, кто она — просто несостоявшаяся подруга, возлюбленная…

Полина подошла к свежей могилке, усыпанной цветами: здесь были алые и белые розы, анютины глазки, астры, пионы… Как будто прощавшиеся хотели воздать этим многоцветьем оборванную жизнь, в которой больше было черно-белого и печального… С фотографии Василий улыбался — грустно и с какой-то своей тайной мыслью. Поля положила букет ромашек и подумала, что цветы на холмике похожи на бабочек, готовых веселым разноцветным взрывом взмыть под дуновение ветерка.

Когда Полина вернулась домой, она распахнула настежь балконную дверь, открыла стеклянные домики, где обитали ее любимицы, взяла опахало из павлиньего пера и осторожно взмахнула, будто приглашая к танцу. Бабочки взмыли и закружили по комнате в ярком цыганском хороводе: царственный махаон, аполлон в изысканно белом, как жених, перламутровка в тигровом манто, адмирал в черном с красным подбоем, тополевый ленточник будто в «черкеске», шафрановая желтушка в золоте с черным… Последним взмыл бражник «мертвая голова», будто давая понять, что все вокруг — мирская суета, и только ему ведом смысл существования… В своем танце, подгоняемые ветром павлиньего пера, в порхающем разноцветном веселье бабочки, наконец, увидели путь к новому неведомому миру и стайкой, потом вереницей, как маленькие журавлики, потянулись к солнцу… Лишь большой ночной павлиний глаз не реагировал на опахало, которое будто в насмешку скопировало узоры его королевского платья… Хозяйка осторожно подставила ладонь, и он не преминул воспользоваться приглашением… Полина вышла на балкон, слегка подтолкнула любимца. Он взмахнул крыльями, ринулся вниз, подальше от ослепительного солнца, оглядевшись и сделав круг, укрылся в прохладной тени листьев клена, в ожидании, когда вместе с ночью настанет его время…

И нашел я, что горче смерти — женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы.

Екклесиаст, 7, 26

Вечером, как обычно, Куроедов и Ребров собрались у Баздырева — подвести безутешные итоги. На авансцену вышел призрак сожженного в геенне крематория Бориса Зайцева. Такого в практике ни у Баздырева, ни у Куроедова еще не случалось. Что касалось опера Реброва, то он был просто в восторге, так как втихаря уже собирал материалы для будущих мемуаров.

— Надо по-быстрому задокументировать показания Лупандера, перед тем как докладывать руководству, — заметил Куроедов. — В деле появился призрак: просто курам на смех!

— И Куроедову тоже, — добавил Баздырев.

— Прославиться можем, мама не горюй! — подал голос Ребров.

Почесав нос, Куроедов мрачно сообщил:

— Из городской прокуратуры звонили, наорали, вы что там, с ума посходили: вдову в изолятор посадили, предъявили совершенно бездоказательные обвинения! Да еще приплели, что Аленка с ней в камере сидит.

— Откуда накат? — расслабив галстук, спросил Баздырев.

— От депутата Госдумы, назвали замыленную фамилию, из головы вылетела… Да еще гильдия московских адвокатов выступила с протестом. Короче, срочно надо изменить меру пресечения, — подытожил Куроедов. — Сейчас ее приведут.

И действительно, тут же открылась дверь, конвойный пропустил вперед Аллу Сергеевну, сам остался на пороге. На устах женщины играла легкая усмешка.

— Присажива… — предложил Баздырев, но, вспомнив, что мадам не нравится слово, поправился. — Садитесь, располагайтесь, Алла Сергеевна.

— Сяду, сяду, но не так, как вы хотели, — победно улыбнулась Свингер, изящно села на инвентарный стул и вытянула ноги.

— Алла Сергеевна, мера вашего пресечения — содержание под стражей — изменена под подписку о невыезде, — сообщил Куроедов. — Пожалуйста, распишитесь вот здесь.

Он протянул бланк с текстом. Алла, мельком глянув, подписала и подвинула Куроедову.

— Где Алена? — холодно спросила она.

Ответил Баздырев:

— Как и обещали, отвезли домой, зашли к вашим соседям, попросили присмотреть.

— Так я могу идти, господа уголовные сыщики?

— Всего лишь один вопрос, Алла Сергеевна, — остановил Баздырев. — Вы женщина умная и прекрасно понимаете, что мы… тоже, в свою очередь, хорошо сознаем, что в устранении Лупандера больше, чем вы, никто не заинтересован. Он мешает вам, как старый натертый сапог.