Наталья Солнцева - В храме Солнца деревья золотые

— Ну и память у тебя!

— Могу в цирке выступать, — похвастался бывший детектив. — В школе я брал призы на математических олимпиадах, а бабуля прочила мне славное цирковое будущее. Если я хоть раз что-то увидел или прочитал, уже не забуду. Трехзначные числа умножаю и делю в уме почти мгновенно.

— Вот это да! Что ж ты раньше молчал?

— Во-первых, ты не спрашивала. Во-вторых, ничего выдающегося в этом нет. Кому нужно считать в уме, когда повсюду компьютеры и калькуляторы?

— Не скажи, — возразила Закревская. — Хорошая память в наше время редкость. Знаешь, сколько пациентов обращаются ко мне именно с целью улучшить память?

— У меня с детства память отличная.

— Повезло тебе, Калитин. А почему ты не пошел в математики? Был бы сейчас профессором.

— Я бы рехнулся от скуки, — признался Марат. — Формулы, уравнения и корни — это не для меня. Я не могу долго сидеть на одном месте, а тем более корпеть над бумагами. В олимпиадах я принимал участие только по требованию учительницы. А так… меня за уроки не загнать было. Все делал на ходу и как попало, но учился хорошо. Отличником не был, признаюсь, но четверок в аттестате имею буквально пару штук — по пению и литературе.

— Честно говоря, я считала тебя хулиганом и двоечником.

Марат смешно скривился.

— Вот это да! — возмутился он. — Хорошее же я произвожу впечатление на людей.

— Ну, извини… что есть, то есть.

— Кстати, а почему ты интересуешься Ревиным? Он что, твой пациент?

Ангелина Львовна была связана врачебной тайной, поэтому не могла сказать правду. И серьезного повода для этого не видела. Пока.

— Нет, — ответила она. — Даниил Петрович — муж моей школьной подруги. У них возникли проблемы.

— Семейные?

— В общем, да…

— Эй, Мельникова, помогай, чего рот раскрыла?

Зычный голос принадлежал Глафире — старшей по костюмам и прочему киношному инвентарю. Когда Лариса, на школьный манер, назвала ее завхозом, Глафира страшно обиделась.

— Ты кто? — возмутилась она. — Новенькая, что ли?

— Ага.

— Сразу видно! Я, милая, никакой не завхоз. Я — администратор.

— Извините, — растерялась Мельникова.

— Ладно, — смягчилась администраторша. — Будешь при мне. На подхвате.

Вещей и вещиц, которыми ведала Глафира, было столько, что новая сотрудница запуталась в них. Многие предметы и технику Лариса вообще видела впервые. Они с Глафирой занимались тем, что упаковывали разнокалиберную утварь в большие деревянные ящики, помеченные жирным черным клеймом — «Дебют».

Работа была не тяжелая, только очень суматошная. Все бегали, кричали, ругались, искали то одно, то другое, беспрерывно что-то выясняли и уточняли. К концу дня Мельниковой казалось, что она немного оглохла, а перед ее глазами мелькали разноцветные круги. Киностудия уже не представлялась Ларисе сонным царством, как при первом посещении. Наоборот, жизнь здесь кипела и бурлила.

Через неделю Глафира подошла к ней с ведомостью.

— Получи аванс и распишись вот здесь.

— Ой! — обрадовалась Лариса. — А мне положено?

Деньги оказались как нельзя кстати. Об уплате долга конечно же речь не шла, но хоть на питании не придется экономить.

— Чудеса! — удивился Мельников, когда Лариса, усталая и счастливая, пришла домой с полной сумкой продуктов. — Неужели заплатили?

— Как видишь.

Прошли еще две недели, и Глафира предложила Ларисе командировку.

— Ты не пугайся. Это недалеко, — сказала она. — В Геленджик. Там какой-то эпизод снимать будут. Поедешь?

— Не знаю. С мужем хочу посоветоваться.

Мельников не пришел в восторг от перспективы на десять дней остаться одному, но… подумал и согласился, что ехать надо. Тем более за поездку обещали заплатить по двойному тарифу.

В Геленджике выпавший снег сразу таял, с моря дули влажные ветры, а сахарные вершины гор напоминали Ларисе сказочные картинки. Она бродила по мокрой прибрежной гальке и слушала прибой. Работы было немного — приносить на съемочную площадку горячие обеды, выдавать и приводить в порядок костюмы, убирать инвентарь.

Мельникова никогда не видела моря зимой. Впрочем, она его и летом-то видела всего один раз, когда они с Володей ездили дикарями в Крым.

Время съемок пролетело быстро. Москва встретила путешественников густой метелью и холодом, от которого все успели отвыкнуть. Ларисе бросилось в глаза, что муж осунулся и похудел, пока ее не было.

— Соскучился? — спросила она, входя в знакомый теплый уют комнаты.

— А ты нет? Понравилось гулять?

Володя ревниво оглядывал ее фигурку в синем трикотажном костюме, купленном на новую зарплату.

— Я не гуляла, а работала, — мягко возразила жена. — Вот деньги.

Она постепенно привыкала к работе на киностудии, и даже командировки уже не пугали ее. Ничего страшного в них не было — обычная рутина: принеси — унеси, подай — возьми, найди, убери, сбегай, позови, сложи. Вот и весь нехитрый перечень обязанностей. Наблюдать за съемками оказалось не так интересно, как она думала. Дубли повторялись по нескольку раз, один эпизод совершенно не вязался с другим, актеры нервничали, режиссер срывал голос, операторы требовали что-то свое. Каждый качал права, и никто никого не слушал. Утешала в этой ситуации зарплата, которую платили исправно.

Мельниковы успокоились. Они отдали часть долга за квартиру, послали немного денег бабушке в деревню, где гостила их дочка, купили новый телевизор и подержанный ноутбук. Жизнь налаживалась.

— Слушай, Лорка, ты хоть расскажи, как кино снимается! — просил Владимир.

Ему было скучно сидеть одному в четырех стенах, пока жена пропадала на работе.

— Да так и снимается, — вздыхала Лариса. — Обыкновенно. Все ругаются, кричат, суетятся, а потом… все получается.

— Что за фильм? О чем? Мельникова пожимала плечами.

— Вроде про любовь… и про спортсменов каких-то. Про горы. Я толком не знаю.

— Как это? Тебе разве не интересно?

— Не-а, — лениво отвечала Лариса. — Не интересно. Наверное, Глафира права: я не создана для кинематографа. Это особый мир, который подходит далеко не каждому.

— Неужели тебе не хотелось быть актрисой, играть разные роли?

— В детстве, может, и хотелось, а с возрастом прошло. Думаешь, приятно, когда на тебя все пялятся?

— Что здесь такого?

— Вот представь, тебе надо плакать или в любви объясняться при всех. Или целоваться? Ты бы смог?

Мельников долго думал, но так и не нашел, что ответить.

— Я бы не смогла, — сказала за него Лариса. — Мне стыдно. Как это люди могут самое сокровенное выставлять напоказ?

— Привыкли, наверное…

— Разве к такому можно привыкнуть?

— Люди ко всему привыкают, — философски рассудил Владимир.

— Ну да… — согласилась Лариса.