Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

— Изумительно! — Трусс постарался как можно искренне обрадоваться услышанному. — А если не в каждом посольстве работают такие «доброжелатели»?

Аркадий Семенович лукаво на него посмотрел. По всей видимости, он и в самом деле не первый год жил на свете, успел повидать многое, и труссовские актерские потуги его не убедили. Он сказал достаточно убедительно:

— В каждом. Разница исключительно в толщине конверта.

— Да-а-а, век живи… — по инерции продолжил наивничать Трусс, — а дураком помрешь. Как чувствует себя Николай Семенович?

Подобный «логический скачок» не застал Заботкина врасплох, реакция его была подобна спринтерской на выстрел стартового пистолета.

— А что ему сделается? Жив курилка, хотя, кажется, он и не курил-то никогда.

— Сегодня виделись?

— Сегодня нет. Рейс шибко ранний, а он поспать любит. Сова.

— А вчера?

— Вчера — да. Пообщались.

— У него останавливались?

Трусс задал вопрос без какого-либо расчета на успех — так, на всякий случай, а вдруг да оплошает дядечка — но подробный, старательно откровенный и безбоязненно наглый ответ Заботкина поначалу майора несколько смутил: «Не прост, ох не прост этот бывший карточный шулер, любитель резьбы по драгоценным камням». Но по размышлении зрелом он успокоился: «Ничего, и мы не лыком шиты. Тем интересней».

— Никогда у него не останавливался! Нет, нет и еще раз нет! — отчаянно замахал руками Аркадий Семенович. — Чего не было — того не было. Ни разу, никогда, ни боже мой. Зачем?! Только в гостинице, причем в одной и той же — «Кастильон». Мне даже неизвестен его адрес тамошний, он ведь давно уехал, успел офранцузиться, а у них, знаете ли, вообще не принято к себе в дом приглашать, это мы — чуть что — бутыль за пазуху и в гости на разносолы всякие домашние, а они в кафешке каком-нибудь дохлиньком наперсток коньячку сухариком зажуют, глоточком кофейку горло промочут — вот и повидались. И потом — он ведь там не на очень-то хорошем счету у ихних властей, как и здесь, бывало. Не от хорошей жизни уехал он в глухомань-то эдакую, здесь наследил по глупости-молодости и там вроде во вкус вошел нетрудового времяпрепровождения…

— На этот раз он вас вызвал или…

— Ни, ни, ни, никаких вызовов, что вы, я сам, исключительно моя инициатива, купил билет, сел, прилетел…

— А связались с ним уже из Парижа?

Заботкин растянул рот в полуулыбке, вздернул подбородок и так некоторое время молча разглядывал своего собеседника.

— Анатолий Борисович, — сказал он наконец почти доверительно, — мне очень понятен ваш интерес к личности моего непутевого брата и, поверьте, располагай я хоть малейшей возможностью помочь вам в удовлетворении столь объяснимого интереса — разве бы я мог этим пренебречь? Да ни боже мой: я весь, как на духу, перед вами. А общаемся мы очень просто: он звонит мне в Москву из автомата, называет число и место встречи и стоит мне объявиться в «Кастильоне», как его тут же ставят об этом в известность платные доброжелатели, вот и вся недолга. В тех же случаях, когда инициатива исходит от меня, как, например, на этот раз, то по прибытии в Париж звоню ему уже я, и тогда приоритет в выборе места свидания остается за мной.

Он улыбнулся совсем уж откровенно, не сводя с майора глаз, выдержал долгую паузу и, только убедившись, что никаких вопросов с его стороны не последует, продолжил:

— Может возникнуть вполне закономерный вопрос: по какому же номеру телефона я звоню ему в Париже и не могу ли сейчас вам его продиктовать? Увы, не без сожаления: нет, не могу Все дело в том, что несколько его домашних и рабочих номеров всегда хранились вот здесь, — Аркадий Семенович достал из внутреннего кармана миниатюрный аппаратик, положил на стол перед Труссом, как бы предлагая проверить правоту его слов, — но в этот мой последний приезд мы с братом резко разошлись в весьма для меня существенном: во взглядах на способы существования хомо сапиенс в этой жизни. Мы поняли, что между его и моими представлениями о допустимости и недопустимости человеческих проявлений лежит пропасть, преодолеть которую вряд ли удастся в обозримом будущем. Расстались мы не то чтобы врагами, но и не близкими, скорее абсолютно чужими людьми. И на обратном пути я в сердцах стер в своем мобильнике все его телефоны. А на память с возрастом, знаете ли, надежды никакой: сейчас и хочу вам помочь, напрягаюсь, напрягаюсь — ни одна циферка не всплывает.

— А вы не напрягайтесь, Аркадий Семенович, не напрягайтесь, а то еще, чего доброго, перните, а тут и без вас кислороду нехватка.

На этот раз Заботкин растерялся — слишком расслабил, расположил его к себе этот следователь своей предшествующей вкрадчивой доверительностью. «И внешне вроде не жлобистая, и речь связная, с деепричастиями…» Пальцы его сильно задергались, увлажнились ладони. Он только и нашел, что спросить:

— У вас имеется ордер на мой арест?

Трусс не ожидал от тертого калача такой молниеносной и безоговорочной капитуляции. Он любил серьезных, говорливых противников, перед которыми, по его словам, «и покичиться, и поучиться» не грех — одно удовольствие, а тут… В такие моменты ему становилось смертельно скучно, вот и теперь — хоть посылай Каждого за водкой. Он даже потянулся к телефону, но какая-то дьявольская меринская интуиция шепнула на ухо, что делать этого не следует. «Чтоб ты пропал со своей интуицией»! — выругал он товарища. Сказал вяло, сквозь зубы:

— Ордер, премногоуважаемый, требуется на случай обыска, вы это лучше моего знаете, а я ваши карманы, портмоне и портфель обследовать себе в задачу не ставлю. Что касается ареста — вас никто пока не арестовывает, не торопите события: всему свое время. Пока что вы находитесь в прокуратуре для дачи свидетельских показаний. Вот и давайте займемся этой самой дачей. Свидетельствуйте: кто убил Игоря Каликина?

От неожиданности Заботкин вздрогнул, краска начала сползать с его все еще возбужденного самолетными напитками лица.

— Каликина? — переспросил он. — Почему вы об этом спрашиваете меня?

— А почему мне об этом спрашивать не вас? — не слишком заботясь о вежливости интонации поинтересовался Трусс. — Не так давно этот же самый вопрос вам задал Николай Семенович Заботкин, брат ваш, и ему вы ответили вполне определенно, правда, интимно, на ушко, и я тогда не расслышал. Теперь повторите громче.

Аркадий Семенович, который гордился тем, что не первый год живет на белом свете, с полуслов труссовских догадался о факте прослушивания их с братом беседы в парижском кафе (недаром тот заподозрил официанта), но для того, чтобы прийти в себя после получения столь неожиданного удара, решил какое-то время посопротивляться.

— Я не очень вас понимаю: при чем здесь мой брат? Что вы имеете в виду? Какой вопрос? Когда? Где?..