Наталья Корнилова - Вся жизнь – игра

Размышляя таким образом, я прошла по слабо освещенному коридору.

В конце коридора была только одна дверь – точно такая же, как и в отведенной мне комнате: большая, лаково отсвечивающая в рассеянном полумраке, темно-коричневая с изящной, под золото ручкой. Я повернула эту ручку и плавно открыла дверь. Первое, что мне бросилось в глаза, – это огромное ложе, на котором поместились бы человек десять, весьма завлекающе освещенное красноватым рассеянным светом. Но вот красный на моих глазах трансформировался в лимонно-желтый, потом сорвался до слепяще-белого и начал медленно потухать. Через пять секунд полумрак разогнал легкий сиреневый отсвет, медленно перешедший в фиолетово-синий. Да, Маминовы любят эти компьютерные эффекты. По крайней мере старательно внедряют их в интерьер своего нового дома.

Из электронного блока, висевшего над кроватью и обеспечивающего это световое сопровождение, зазвучала мягкая, ласкающая, определенно ориентированная на возбуждение чувственности музыка. Но, несмотря на эти райские условия, ложе было пусто. Зато из соседнего помещения, очевидно, смежного со спальней и не имевшего выхода в коридор, раздавались характерные, негромкие, сухие хлопки.

Я легко узнала эти хлопки. Трудно не узнать. Это были выстрелы из пистолета.

Я прошла через всю спальню к полуприкрытой белой двери, сквозь щель между ней и косяком просачивалась полоса яркого света.

Осторожно приоткрыв ее, я заглянула в помещение и невольно широко раскрыла глаза.

Это был тренажерный зал. У зеркальных стен стояло несколько тренажеров «Kettler», а посреди комнаты стояла молодая женщина в ночной рубашке с пневматическим пистолетом в руках и сажала пулю за пулей в щит на стене. В этом случае был интересен не сам факт стрельбы, а то, во что стреляла эта дама.

… А мишенью для этого милого стрелка служил фотопортрет Алексея Павловича Маминова в натуральную величину. Причем выполнено было изображение в цвете и столь высококлассно, что мало чем отличалось от оригинала.

А в женщине я узнала Лену, жену Маминова. Она тотчас же увидела меня в зеркалах и, резко обернувшись, наставила на меня дуло пневматического пистолета.

– Ты кто такая… ш-шалава, м-мать твою? – грубо спросила она, медленно приближаясь. – Отвечай, сука, а то шлепну, как последнюю тварь!

Ее бледное лицо с проступавшими там и сям красными пятнами, лихорадочно поблескивающие глаза, а главное, недвусмысленный запах изо рта тотчас убедили меня, что Елена изрядно пьяна.

– Че, этот козел приволок какую-то блядину? – продолжала она развивать плодотворную тему. – Что, у него еще стоит? А то я давно уже сомневаюсь, умеет ли он трахать еще что-либо, кроме мозгов!

– Вы все неправильно оценили, – спокойно произнесла я, медленно, почти незаметно для глаза приближаясь к Елене, – я нанята вашим мужем для совершенно иных целей.

Она тряхнула перепутанными волосами и придвинулась еще на два шага.

– Это какие еще цели? – громко пробормотала она. – Еще, может, скажешь, что ты его н-новая секретарша или… т-телохранитель!

При этих словах она разразилась резким, неприятным хохотом, не переставая держать меня на мушке.

– Вот видите, вы сами определили, Елена Леонидовна, – произнесла я, – да вы просто не узнали меня. Я Мария Якимова, мы познакомились с вами в загородном доме вашего отца, Леонида Ильича.

– А-а-а, – протянула она тоном, не предвещавшим ничего хорошего, – так вот вы где с ним спутались! Ну, это исправимо… – Дуло ее пистолета торчало в каких-то полутора метрах от моего лица. – Вы не смотрите, что это пневматика. Если эта пулька попадет вам в глаз, подохнете без околичностей. Вы говорите, у м-моего отца? Это когда убили Телемаха? Лучше бы шлепнули моего муженька!

Переход на «вы» тоже не сулил мне беззаботного существования. Разве что только на том свете.

– А я попаду, – не разжимая зубов, выговорила она, – вот хлебну еще водяры и попаду.

С этими словами она взяла бутылку «Smirnoff» и, запрокинув голову, хватила из горлышка здоровенный глоток. Я пришла в бешенство: ну и ночка! Сначала ко мне вламывается азиат-телохранитель, потом его шеф, банкир Маминов, начинает вести разговоры о моральной компенсации, рассуждает о своей семье… а потом и сами члены семьи преподносят милые сюрпризы: сестра Марина трется с двумя обколотыми педерастами, а жена Елена стреляет в портрет собственного мужа, а теперь грозит и меня пристрелить! Еще не хватало мне получить пулю от пьяной бабы, да еще из пневматического пистолета! Одним стремительным движением я преодолела разделяющее нас расстояние и молниеносным рывком перехватила пистолет в руке Лены. Легкий выверт – и женщина, охнув, выпустила рукоять и синхронно уронила на пол бутылку. Та подскочила на мягком ковре и покатилась, кропя бесцветной алкогольной жидкостью пол.

– Ах ты, сука! – прошипела та. – А ну отдай пушку, ты, шалава кривоногая!

– А вот это явно клевета, – мирно улыбаясь, ответила я. – Да, стреляете вы недурно. Захоти вы, Лена, убить Алексея Павловича, и киллера нанимать не нужно.

Я разглядывала мишень. Фотопортрет Маминова был аккуратно прострелен по нескольку раз в области сердца, переносицы, глаз, лба, шеи. Чрезвычайно много выстрелов было направлено в нижнюю часть его туловища, туда, где находятся мужские достоинства.

– Неплохо, – качнула головой я.

– Жалко, что это не он сам, – с неприкрытой ненавистью тихо выговорила Лена, медленно приближаясь ко мне, – а это не настоящий «ствол». Я бы из него… дуршлаг сделала.

– Успокойся, – произнесла я, – ты расстроилась, переволновалась, ну, выпила. Зачем же из-за ерунды делать трагедию?

– Да что ты знаешь, сука! – закричала Лена, кривя свой красивый, чувственный рот. – Да я его ненавижу! Да этот мудозвон вообще не мужик, а так – мешок с деньгами и дерьмом! Мы с ним за последние два года спали всего два раза, да и то носом к стенке!! Да если бы только не трахал, а то он… он смотрит на меня как на пустое место, ублюдок! Я себя уже женщиной и не чувствую, чтоб он сдох! Сделал из меня озабоченную неврастеничку, и ему на это срать с высокой колокольни. Завалил своими погаными бабками, хоть бы раз ударил кулаком по столу и сказал: нет, не получишь!! Да мне…

Она хотела сказать еще что-то, но запнулась и посмотрела на меня с сомнением и страхом, словно спрашивала: не успела ли она в запале гнева сказать что-нибудь губительно откровенное и смертельное – для себя?

– Я тебя убью, – тихо сказала она, подступая ко мне, – я вас всех ненавижу. Проклятая Россия!

– Ты говоришь, как иностранка, – произнесла я. – Разве Россия не твоя родина?

– Ты мне тут зубы не заговаривай! – прошипела Лена. – Нашлась мне тоже психоаналитик!