Мадам Севинье - «В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь»

Мадам де Севинье (Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье; 5 февраля 1626, Париж — 17 апреля 1696, Гриньян, Прованс).

Отец, Сельс-Бенинь де Рабютен, барон де Шанталь, погиб в сражении с англичанами через год после ее рождения, мать умерла в 1633 году. Юная сирота воспитывалась родственниками матери и получила превосходное по тем временам образование. Она прекрасно владела итальянским языком, в меньшей степени латынью и испанским.

В 1644 году вышла замуж за маркиза Анри де Севинье (1623–1651). После гибели на дуэли ветреного мужа посвятила себя воспитанию детей, дочери и сына. Жила преимущественно в Париже, с 1677 года в отеле Карнавале квартала Маре.

В 1669 году дочь, которую она страстно любила, вышла замуж. Два года спустя она покинула Париж, так как ее муж, граф де Гриньян, королевским указом был назначен наместником в только недавно ставший частью Франции Прованс. Желая заглушить тоску, вызванную разлукой с дочерью, маркиза де Севинье начала переписку, которая и обессмертила ее имя.

Зиму 1695–1696 года маркиза проводила в замке дочери в Гриньяне, где скончалась от скоротечной горячки. Была похоронена в Гриньянской церкви. Во время Великой французской революции могила ее была вскрыта, останки уничтожены.

Удивителен феномен писем маркизы де Севинье: многие в России о них слышали, многие о них знают, даже могут припомнить, что это письма любящей матери к любимой дочери, но никто их не читал, ибо последний, далеко не полный их перевод был сделан в далеком уже 1903 году. А между тем письма маркизы некогда были хорошо известны. В своих произведениях, дневниках их неоднократно упоминали и цитировали друг А. С. Пушкина А. И. Тургенев, Владимир Набоков, Ирина Одоевцева, Евгения Гинзбург, Марсель Пруст, Александр Дюма, Проспер Мериме, Франсуа Мориак и многие другие. Альфонс де Ламартин в свое время назвал маркизу «Петраркой прозы» во французской литературе.

По всей вероятности, в XIX веке и в начале XX в России эти письма были гораздо шире известны по причине отсутствия надобности в переводе. Так, в статье «Эпистолярная литература» Энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона (1890–1907) мы читаем: «…переворот сделан письмами г-жи Севинье, которая умеет быть сильной без преувеличений, наивной без кокетства; она вполне овладела тайной естественности».

В России XVII века жанр частного письма представлен лишь немногими известными источниками, к примеру, перепиской Антиоха и Марии Кантемир (кстати, на новогреческом и итальянском языках), личным архивом казненного Петром I стольника Андрея Ивановича Безобразова, да двумя небольшими собраниями частной корреспонденции известных военных и политических деятелей XVII века князей А. И. Хованского и В. В. Голицына. Во Франции же этот век обильно представлен блестящими эпистоляриями самого Людовика XIV, кардиналов де Ришелье и де Реца, Сен-Симона, Бюсси-Рабютена, маркиза де Ларошфуко, госпожи де Лафайетт, мадемуазель де Лавальер, мадам де Ментенон, Нинон де Ланкло и многих других. Однако письма маркизы де Севинье выделяются и в этом ряду.

В чем же особенность и интерес писем г-жи де Севинье для сегодняшнего читателя?

Маркиза де Севинье — это прежде всего писатель поневоле. Она и подумать не могла, что ее личная переписка с дочерью когда-нибудь может стать достоянием общественности. Ее письма — это не взвешенный анализ происходящего вокруг в расчете на вдумчивого и заинтересованного читателя, не наблюдения и заметки избалованной и скучающей представительницы высшей родовой знати, но глубоко личные, полные искреннего чувства послания любящей матери к дочери. Они писались только для одного адресата, одних глаз и могли появиться лишь в той, особой, атмосфере, которая связывала этих женщин. Как неоднократно говорила сама маркиза, переписка с дочерью составляла смысл всей ее жизни. Это какой-то льющийся сам по себе нескончаемый разговор, зачастую понятный лишь им одним, когда из соображений безопасности (перлюстрация по воле короля уже тогда была обычным явлением) опускаются имена, события и персонажи маскируются литературными аллюзиями и прочее. В условиях острого в ту пору дефицита информации (еженедельная «Французская газета» начинает выходить только в 1631 году, а «Галантный Меркурий» выходит лишь раз в месяц) и повышенного спроса на новости из Парижа, из королевских резиденций в Версале либо в Сен-Жермене частная переписка во многом помогала заполнить этот вакуум.

Ни одно из писем не было издано и не попало в чужие руки при жизни г-жи де Севинье. Все письма к дочери писались сразу же набело, без черновиков, что было немыслимо в жестких рамках века классицизма. Совершенно очевидно, что у маркизы никогда не было намерения опубликовать их, именно поэтому после себя она не оставила ни копий с подлинников, ни черновиков, ни даже общего их перечня. Признание и успех к маркизе де Севинье пришли сами, вопреки ее собственному желанию и по воле немыслимого стечения бесчисленных, но счастливых обстоятельств.

Самим же наличием этих писем мы обязаны прежде всего почтительности, любви и аккуратности дочери, которая бережно и до самой своей кончины хранила у себя в замке письма матери. По решению Полины де Симиан, дочери графини и внучки маркизы, первое, очень неполное, собрание писем вышло в свет лишь спустя пятьдесят лет после кончины их автора. Трудами скрупулезного издателя оно было приведено «в соответствие с духом времени» (то есть тщательно отредактировано и выверено). По желанию заказчика, подлинники писем тогда же были преданы огню. И всего лишь последние пятьдесят лет, благодаря поискам и работе исследователей, мы имеем возможность читать эти тексты (по крайней мере, большую часть из них) в том виде, в котором они некогда были написаны. Первое полное собрание писем маркизы в трех томах с подробным комментарием и аннотациями появилось лишь в 1953–1963 годах в «Bibliothèque de la Pléїade». Наиболее же удачной считается следующая их публикация в том же издательстве «Галлимар» в 1974 году под общей редакцией Роже Дюшена.

С течением времени и в отсутствие переводов имя маркизы де Севинье превратилось в избитый символ слепой материнской любви и преданности. Однако, вчитываясь в строчки писем, вдруг отчетливо понимаешь, что это прежде всего диалог двух зачастую плохо совместимых темпераментов, двух совершенно по-разному сложившихся женских судеб.