Наталья Корнилова - Вся жизнь – игра

Маминова, войдя в сауну, скомандовала:

– Мужики, все вон отсюда! Сегодня женский день.

– А почему нельзя смешанный? – весело проговорил Берг и, глянув на вошедшего вслед за женой Маминова, добавил: – Значит, женский? А Алексея Палыча отныне и навеки будем считать бабой, так, Елена Леонидовна?

Маминова, очаровательно улыбаясь, показала рукой на дверь, и всех как ветром сдуло. Остались только Берг и его охранник Филипчук, который незамедлительно стал клеиться ко мне. Увидев это и подумав, что лучше Миша Филипчук пусть клеится ко мне, чем я буду клеиться к ее мужу, Елена милостиво разрешила Бергу и Мише остаться в предбанничке. Прочая братия, завернувшись в простыни, пошла играть в обещанный кегельбан с девушками из Елениного салона красоты.

Маминов и его жена пошли в бассейн, в котором плавал надувной матрас; на нем мирно почивал Павел Борисович Маминов. Возлежал он не один, а в привычном соседстве с плоской бутылочкой какого-то американского пойла.

Я махнула рукой и закрыла за Маминовыми дверь. Пусть себе резвятся, «новые русские»…

Миша Филипчук плеснул мне водки, и я неожиданно для себя не отказалась, а молодецки выпила предложенную порцию. Вечер определенно налаживался. Берг сказал:

– Мы тут с вашим боссом разговаривали, Маша. Толковый мужик, между прочим. Мне почему-то показалось, что он думает, будто это я злоумышляю против Алексея Павловича… Да это…

Миша Филипчук оторвался от рассматривания моей груди в вырезе платья, даже перестал уговаривать меня переодеться, как он выразился, в теплую и комфортную простыню. Он укоризненно проговорил:

– Шеф, напился, веди себя прилично. А не то напишу папе Карло в Гамбург, как ты себя тут дурно ведешь.

– Какому еще папе Карло? – улыбнулась я.

– Да моего шефа папе, – пояснил Миша Филипчук. – Он, стало быть, Михал Карлович, то есть его счастливого родителя зовут Карл. А так как он немец, то взял и эмигрировал на историческую родину, и живет он теперь в городе Гамбурге.

– Он, как напьется, меня все время поучает, – весело выговорил Берг. – Вот возьму и уволю.

Заявление Михаила Карловича выглядело тем более комично, что он был куда пьянее своего телохранителя, который был чуть под хмельком и обращался с боссом со слегка удивившей меня добродушной снисходительностью. Под знаком этой добродушной снисходительности прошло двадцать минут, пока вдруг не раздался резкий голос Елены:

– Мари-и-ия!!

Я вскочила. Оттолкнула руку Миши Филипчука, которая елозила по моим коленям, норовя забраться повыше, и бросилась к двери, ведущей в помещение с бассейном. На ходу выхватила пистолет. И тут же разочарованно выдохнула.

Маминов-старший все так же катался на матрасе и мирно дрых, его же отпрыск, по всей видимости, устал бояться и потому усиленно напивался. На ступеньке блестящей металлической лесенки, спускающейся в голубоватую воду бассейна, стояла совершенно голая Лена и, чуть покачиваясь, смотрела на меня. Она была пьяна еще похлеще своего муженька, который, верно, напился первый раз в жизни. Лена изогнулась на манер танцовщицы в варьете, чуть нараспев выговорила:

– М-маша, а как ты отно-сишься к лес-бийской любви?

А еще строила из себя обделенную вниманием мужа, злобно пронеслось в голове. Сидят пьют да еще и дергают меня не по делу! Я почувствовала, что этот дурацки вытащенный пистолет жжет мне руку. Я отвернулась и зашагала к двери, а вслед мне по мокрому полу зашлепало пьяное:

– Да что ты обижаешься… в самом деле…

Я вошла в предбанник и бросила:

– Ну, с меня хватит! Именинница, кажется, развлекается вовсю. Миша, а чем, собственно, я хуже? Плесни-ка… нет, нет, пива!

– Пиво после водки – это верная головная боль наутро, – торжественно объявил Миша и налил мне водки. – Апельсиновый сок, запьешь. И ты тоже – апельсиновый сок! – рявкнул он на Берга, когда тот подставил свою тару под розлив. – А то пожалуюсь папе Карло в Гамбург!!

Очевидно, это была коронная фраза в беседах босса и телохранителя…

– Глупости какие, – сказал Миша, когда я коротко сообщила ему о сцене в бассейне, – больше туда не ходи. Нечего там тебе делать, особенно если опять звать будут. Ты лучше с нами присядь. Выпей. А именинница… Она, верно, еще орать будет. Она, говорят, по пьянке потрахаться мастерица. Только не надо суровых взглядов, – предупредил он, – я вообще, если ты хочешь знать, интеллигент. А у Михал Карловича работаю телохранителем только потому, что он мой тезка и во всем меня слушается. Ну и деньги иногда платит.

– Смотри, Филипчук, докудахтаешься, уволю без выходного пособия, – беззлобно пригрозил Берг.

Предсказание Миши Филипчука сбылось с быстротой просто-таки угрожающей. Уже через десять минут послышались пронзительные визги Лены, потом натужное пыхтение и бормотание Маминова, и Миша Филипчук не замедлил отпустить по адресу парочки несколько критических замечаний. Миша Филипчук изощрялся в остроумии минуты две, пока вдруг до моего слуха не долетели какие-то странные глухие хлюпы, а потом послышался стук, который бывает, когда на металл падает что-то тяжелое и мягкое. Глухая тревога сжала сердце, похолодели ноги, и я, медленно поднявшись с места, направилась к двери, чтобы одним глазком взглянуть, чем там, собственно, заняты Лена и Маминов. Если опять ложная тревога, то, пожалуй, хватит. Я и так вела себя как глупая курица, беспокоящаяся по делу и без оного.

Но предчувствия, эти звериные предчувствия сидящего во мне второго, хищного, существа! Куда их деть, предчувствия?

Я приоткрыла дверь и глянула одним глазом… И тут же распахнула дверь настежь.

Банкир Маминов с окровавленной головой лежал на дне бассейна. Он был недвижим. Бассейн был почти пуст. Вода стремительно уходила в спусковую трубу. На бортике же бассейна, свесив руку и ногу, валялась Елена. Она пыталась поднять голову, изредка с непослушных губ срывались сдавленные стоны. Ко дну бассейна был припечатан пробитый, сдувшийся матрас.

Павла Борисовича не было.

Я спрыгнула на дно бассейна. Маминов поднял голову и выговорил:

– Отца… черный… там.

Большего он сказать не успел, потому что потерял сознание. Я обшарила глазами борта бассейна и, сообразив, что могло произойти, рванула на себя решетку отверстия стока. Да! Решетка легко распахнулась, и за ней оказалась сдавленно булькающая, ворочающаяся всплесками пустота. Сомнений быть не могло: то, что было оборудовано под сток, было еще и секретным тоннелем, и по нему неизвестные злоумышленники, очевидно, тащили сейчас Маминова-старшего.

– Ну, Леонид Ильич!.. – прорычала я и повернулась к зашевелившейся Лене: – Куда выводит этот ход? Ну, именинница!

– Он мог… заблокировать… снаружи…