Наталья Корнилова - Полет над бездной

– Как? – выдохнул он.

– А вот так. Профессионал работал.

– Черт побери, не нравится мне это…

Я пожала плечами:

– Да, сложно быть в восторге от убийства.

– Я не о том, – замотал головой босс. – Я в смысле, что как бы еще каких-нибудь неприятных сюрпризов не возникло.

И в этот момент, словно отвечая на его слова, палуба лайнера неистово скакнула под ногами, а в ночную тишину, нарушаемую только мерным плеском волн о борта да еле слышным глухим шумом дизелей, откуда-то из глубин трюма ворвался неистовый грохот, металлический лязг и свист.

– Что за… – начала было я, но второй толчок швырнул нас на палубу, Родион неловко ударился лицом о перила – не очень сильно, но из рассеченной брови тотчас потекла темная струйка крови.

Судорожно метнулся и, беспомощно зазвенев разбитым стеклом, погас центральный прожектор, и из всех помещений хлынули перепуганные люди – в той одежде, в какой застал их нежданный катаклизм, – от смокингов до ночных рубашек.

За пять минут до этого Вишневецкий вышел на пустынную ночную палубу и огляделся. На верхней палубе по правому борту, на котором он находился, не было ни души, только на самом носу теплохода виднелась какая-то маленькая темная фигура, вдоль борта в обнимку шлялась парочка, да еще почтенная толстая дама выгуливала собачку и мужа – чопорного господина крайне индифферентного вида, разговаривавшего по сотовому телефону и не обращавшего ни малейшего внимания на беспорядочную и утомительную трескотню своей благоверной.

При виде их Вишневецкий поежился и вжал голову в узкие костлявые плечи.

А по носу «Скрябина» уже начинали прорываться сквозь тьму огни столицы Каталонии Барселоны. По крайней мере маяк барселонского порта был прекрасно виден Вишневецкому, несмотря на его очевидное косоглазие.

– Прекрасно, – пробормотал он по-испански, – ну что ж, Петр Дмитриевич, свидание отменяется. Что-то мне не очень хочется играть роль разменной монеты.

На спине Вишневецкого висел объемистый рюкзак, а в левой руке он держал небольшой, но, вероятно, не самый легкий чемоданчик. После некоторых раздумий он поставил его на палубу, а потом сбросил со спины рюкзак и со вздохом начал распаковывать его. В рюкзаке оказалась надувная резиновая лодка. Вишневецкий, аккуратно расстелив ее на палубе, поманипулировал регулятором баллона, с помощью которого надувалась лодка. Потом поставил на дно ее чемоданчик и извлек оттуда небольшой двигатель с двумя винтами. Закрепив его на корме уже основательно округлившейся резиновой посудины при помощи специальных, чрезвычайно прочных пластиковых фиксаторов, он проверил, насколько надежно крепление. Затем уселся на круглый бортик лодки, уже по твердости на ощупь мало чем уступающий стальной конструкции, и задумался.

И в этот момент палубу тряхнуло.

– Круррва мать… пся крев! – выругался Вишневецкий на родном польском и взглянул на часы. – Отстают они, что ли?

В этом момент и послышался все приближающийся и нарастающий визг. Точнее, это были два наложенных друг на друга совершенно диких и несообразных звука – захлебывающийся писклявый лай и пронзительный и удивительно мерзкий по тембру визг, очевидно, исходивший из на редкость голосистой женской глотки.

Вишневецкий испуганно обернулся и отскочил к борту, закрывая руками лицо.

Прямо на него, крутя хвостом на манер пропеллера и издавая тот самый отвратительный лай, мчалась лохматая собачонка, вероятно, до чертиков напуганная внезапным и чрезвычайно основательным сотрясением палубы. За ней, выпучив глаза, со скоростью Майкла Джонсона на двухсотметровой олимпийской дистанции в Атланте мчалась та самая внушительных габаритов дама, что совсем недавно так чинно совершала вечерний моцион на сон грядущий. Именно она вопила так, как не смог бы добрый десяток самых голосистых кастратов бенедиктинского монастыря где-нибудь во Флоренции в тот момент, когда над ними производили мучительную и противоестественную богомерзкую операцию.

– В чем дело?! – проорала дама, на максимальной скорости пролетая мимо Вишневецкого и, кажется, даже толком его не заметив. – Микки, постой же! Микки!!!

– По-видимому, это «Титаник», моя дорогая пани, – пробормотал ей вслед ошеломленный такой экспрессией, напором и спринтерскими данными поляк. – По-видимому, это новый русский «Титаник»…

Он решительно швырнул за борт, в непроглядную тьму, подготовленную им лодку, предварительно прикрепив на ее носу небольшой, но достаточно яркий маячок, а потом перекрестился, вдохнул полные легкие свежего ночного воздуха и сиганул в пучину с тридцатиметровой высоты.

Японец с выражением холодного напора смотрел на капитана, чье энергичное и властное лицо было затуманено пеленой озабоченности и тревоги.

– Ну что будем делать, Михал Иваныч? – вопрошал Японец, докуривая уже четвертую сигарету методом прикуривания одной от «бычка» другой.

– А что ты предлагаешь?

– Я же сказал – посадить под арест Вишневецкого, а дальше видно будет. Тем более что завтра прибываем в Барселону. А там с ним поступят как полагается… убивал он Протасова или нет, без разницы, – зловеще прибавил он, понижая голос.

– Сегодня, – поправил капитан, взглянув на огромные настенные часы, – сегодня прибудем. Уже четыре минуты первого.

– Тем более, – сказал Японец.

– Возможно, имеет смысл согласиться с твоим предложением, но перед этим я хотел бы связаться с Петром Дмитриевичем. Что он скажет…

– Валяй, – поспешно согласился Японец.

Рука капитана протянулась было к телефону, но в этот момент раздался тот самый грохот и толчок, который труханул корабль – от киля до кончиков труб. Потом еще и еще.

Японец вскочил с дивана и смачно выругался, с уст капитана тоже сорвалось крепкое морское словцо, и он неистово заорал в микрофон:

– Машинное отделение! Отзовитесь, мать вашу! Машинное отделение… в чем дело, разъети вас в тригребаную прорубь, идиоты!

– Может, полетели дизеля? – дилетантски предположил Японец. Капитан только отмахнулся от него, как от докучливой мухи.

– Товарищ капитан, – донесся примерно через минуту чей-то хрипловатый голос, то и дело заглушаемый каким-то лязгом и хрустом, – произошел взрыв. Причины еще не выяснены. Но вероятность взрыва в результате аварии машин полностью исключена.

– Я же говорил! – рявкнул Японец, хотя оставалось непонятным, что же, собственно, он говорил внятного, кроме того, что давал настоятельные рекомендации посадить под арест несчастного Вишневецкого, не считая предположения касательно полетевших дизелей.

Он забегал по каюте, а капитан тем временем продолжал выслушивать доклад механика, и его и без того хмурое лицо все больше мрачнело.