Александр Карасимеонов - Двойная игра

Интересно, каким казался я этим людям? Ненужный вопрос. Все же я задавал его себе, беседуя с сотрудниками объединения. Портрет идеального следователя: высокий, мужественное лицо, задумчивые глаза, желательно серые, чтобы во взоре чувствовались одновременно суровость и человеколюбие, скепсис и исторический оптимизм, ирония и уверенность в себе… Но я нисколько не похожу на этот образ. Я узкоплеч, сутуловат, у меня впалые щеки и очки минус пять. Я не кажусь силачом, хотя у меня достаточно крепкие мускулы, чтобы справиться с индивидом среднего физического развития, не имеющим специальной подготовки. Владею, хотя и не в совершенстве, приемами вольной борьбы, которые представляют собой скорее мои собственные варианты классических приемов. Заниматься начал еще в первом курсе. Из-за близорукости не принимал участия в состязаниях, но борец я вполне приличный, хотя мои приемы приносили мне не только победы, но и поражения, вызывали насмешки. Слабое зрение не позволяло точно реагировать на движения противника, я сознательно или инстинктивно делал какие-то обманные движения, поэтому бороться со мной было все равно что разгадывать кроссворд, где вертикаль нечаянно поменяли местами с горизонталью. При этом я безбожно, безо всяких правил комбинировал приемы по своей собственной системе, в результате чего изумленный противник непременно должен был упасть, только неизвестно было, кто окажется сверху – он или я. Все зависело от не поддающейся вычислению инерции, от непредсказуемой реакции противника… Но я увлекся, а это значит, что я неплохого мнения о своих физических данных, хотя вовсе не грозен с виду и не внушаю страха окружающим.

В сущности, только теперь я понимаю свое тогдашнее настроение. Ходя по объединению, я присматривался к самому себе, словно не вел следствие по делу о предполагаемом самоубийстве, а исследовал самого себя, ведущего следствие.

Не стоит упрекать меня за медлительность повествования. Мне тоже хочется, чтобы рассказ мой тек быстрым ручейком, даже потоком. Винить надо состояние, в котором я находился тогда под влиянием слов, произнесенных тихим невинным голоском девушки по имени Неда, о том, что я не гожусь для своей работы и что это доведет меня до полного душевного краха. Они не могли не оказать на меня воздействия, поскольку, как я уже говорил, я ценю мнение этой молодой особы… Выходит, во всем виновата Неда.

Будем смягчать юмором серьезность переживаний.

Я сижу у директора и мысленно шлю Неде всякие посулы, а он подробно рассказывает, что делал в день самоубийства, как будто его главная задача – доказать свое алиби.

– В десять у меня началось совещание. Ангел Борисов пришел вовремя, сидел против меня, насколько я помню. Мне он показался каким-то похудевшим, бледным, расстроенным. Он был курильщик, а на наших совещаниях запрещено курить, и он, нервничая, сосал незажженную сигарету. Представляете, если человеку до смерти хочется курить? Я сам бросал, знаю, какое это мученье. Борисов отчитался о работе за неделю и попросил разрешения выйти на минутку позвонить. Я прекрасно понимал, зачем нужно ему выйти, и разрешил… Он действительно отсутствовал ровно столько, сколько нужно, чтобы выкурить сигарету. Вот и все, больше ничего не могу добавить. Совещались мы недолго, я отпустил людей около двенадцати… Пробыл в кабинете еще примерно полчаса, потом пошел обедать, сел за стол с заведующим плановым отделом Бекировым. Он мой ровесник, мы вместе служили… да-да, разумеется, это вас не интересует… К двум поехал на заседание в министерство, поехал на машине, дежурным шофером был Найден, Найден Костов…

Директор говорил что-то еще, но я уже не слушал его: это была пустая трата времени. Заслуживало внимания только плохое настроение Ангела Борисова и то, что он выходил курить. А может, он и впрямь кому-то звонил? Он отсутствовал недолго, значит, звонил от секретарши или из соседнего кабинета. Надо спросить секретаршу…

– А что вы думаете по этому поводу? – услышал я вопрос директора.

Пожав плечами, я подал ему руку, поблагодарил за внимание.

Секретарши на месте не оказалось. Щелкнули часы на стене, я поднял голову. Большая стрелка еще дрожала над цифрой восемь. Без двадцати час – понятно, еще двадцать минут до конца обеденного перерыва.

Кабинет Борисова находился на одиннадцатом этаже, который и этажом не назовешь: по одну сторону темного коридора несколько дверей, а с другой доносится унылый гул – скорее всего, насосов, качающих воду.

Я отпер дверь. На столе Борисова лежали две зеленые папки с потрепанными краями, позади стола был приоткрытый канцелярский шкаф.

Дверь в комнату закрывалась на английский замок. Ни шкаф, ни ящики стола не запирались. Или у Ангела Борисова не было особо секретных документов, или он считал, что достаточно замка на двери.

В ящике стола лежала пачка «Малборо», нераспечатанная, – вероятно, неприкосновенный запас, – два спичечных коробка, цветные карандаши. Единственное, что могло представлять интерес для меня, был листок бумаги с четырьмя телефонными номерами.

Листок я нашел в ящике еще при осмотре комнаты утром, и там оставил, списав, однако, телефонные номера.

Без десяти час. Секретарша уже, наверно, пьет компот.

Я набрал первый телефонный номер, но никто не ответил. Слышались гудки – сигнал в неизвестность. Мне не говорить хотелось – мне нужны были факты, объясняющие, что заставило Ангела Борисова совершить свой последний в жизни поступок. А фактов удручающе недоставало. В этом учреждении я, похоже, зря тратил время: не мог Борисов стать жертвой интриг своих сослуживцев. Для его возраста и профессии должность заведующего отделом во внешнеторговом объединении – достаточно высокая ступенька служебной лестницы. И беседа с директором свидетельствовала о его прочном положении.

Без пяти час. Секретарша, наверно, пьет кофе. Если только не предпочтет сварить его в своем «предбаннике».

Я набрал второй номер. Кто-то тотчас же взял трубку – и наступило молчание. Тот, кто находился на другом конце провода, желал остаться неизвестным. Я вслушивался, надеясь уловить хотя бы дыхание того, кто, как и я, прижимал трубку к уху, но ничего не мог уловить. Уж не ошибся ли я? Может, никто и не снимал трубку? Может быть, это телефонные провода вели между собой разговор на понятном лишь им языке, полном треска, попискивания, каких-то загробных голосов?.. Однако мое терпение было вознаграждено: «собеседник» снял наконец руку с микрофона, и я услышал вздох, а потом кто-то, помедлив еще немного, опустил трубку.

Я «сделал стойку», как выразился бы наш фотограф Марин. Я принюхивался издалека, пытаясь взять след через многочисленные улицы, площади, дома. Я ощущал запах вздоха. Моя любимая порода собак – ирландский сеттер. Прекрасная охотничья собака. У нее есть нюх. А у меня – номер телефона. Шесть цифр, тропинка в лесу, наверняка ведущая… В сущности, к чему вел меня этот телефонный номер? К тихой полянке, на которой растут грибы?