Александр Карасимеонов - Двойная игра

Еще стоя возле колодца, я услышал шум автомобильного мотора. А когда повернул к даче, машина уже въезжала на аллею.

Я допустил ошибку. Рефлекс хорошей ищейки должен был мне подсказать, что даже приближающаяся машина подозрительна. Но я во весь рост выступил из-за угла дома в тот самый момент, когда машина (такси, белая «Волга») сбавила ход и почти затормозила у калитки. При моем появлении шофер дал газ, и вместо того, чтобы остановиться, машина прибавила скорость и умчалась. Сквозь кружево кустарника я успел различить лишь силуэт мужчины рядом с шофером.

Я выбежал на улицу, чтобы хоть номер заметить, но такси уже свернуло за угол. На мгновенье меня охватила досада и злость на самого себя, но она быстро прошла. Если эти люди хотели посетить дачу без свидетелей, то они испугались бы не только моего появления, но и раскрытых окон и двери дачи. Во всяком случае, дело кончилось бы подобным образом.

Итак, повторный осмотр дачи не принес никаких данных о снотворном и не прибавил следствию ничего нового. А о появлении машины мне следовало бы молчать: было бы просто самоубийством признаться Троянскому, что я упустил ее, даже не разглядев номера.

– Опять твоя чудовищная подозрительность, – сказала Неда. – Представь себе, что это кто-то из родных или друзей Ангела Борисова. Неужели они не имеют права посетить место, где он провел последние минуты? Неужели то, что они уехали, увидев ищейку – и притом беспородную! – может вызвать подозрение?

– Наверно, очков испугались, – ответил я.

– Интересно, что скажет Троянский, когда ты признаешься ему, что потерпел такое фиаско.

– Могу и не говорить… Неда насмешливо посмотрела на меня.

– Да… – Она покачала головой. – Все играем. Ведем двойную бухгалтерию. Последовательная и полная картина душевной деформации.

– Но это же моя профессия, Неда, согласись! Или ты хочешь, чтобы я сменил ее?

Я снова, как видите, прибег к последнему аргументу.

Мне предстояло нанести тягостный визит.

Это должно было выглядеть как выражение сочувствия. Снова приходилось играть роль, как выразилась бы моя многоуважаемая Неда.

Я поднимался по лестнице четырехэтажного дома с весьма обшарпанными стенами. Очевидно, когда-то это был красивый дом: остатки плиток под мрамор на стенах, широкая лестница с низкими пологими ступенями. Вероятно, в этом доме с большими квартирами, построенном в конце тридцатых годов, жили богатые люди, но по мере того, как появлялись дети, разрастались старые семьи и создавались новые, а возможно, и по мере то ли естественного, то ли принудительного изменения социального состава жильцов дом, конечно (не было больше необходимости поддерживать престиж – перед кем и зачем?), терял свой внешний лоск и респектабельность: штукатурка осыпалась, ступени истерлись, оконные рамы пожелтели…

Низенькая полная женщина, по-видимому родственница, ввела меня в комнату. Хорошая, но уже старая мебель, почему-то поставленный здесь же холодильник белел в углу округлыми формами. По всему было видно, что это семейный очаг, гнездо, созданное много лет назад. Должно быть, родители покойного живут здесь давно, с тех самых пор, как построен сам дом. За дверью послышалось какое-то движение, мужской голос что-то долго и настойчиво объяснял – несчастные хозяева готовились к встрече со мной. Наверное, человек, который копается в подробностях смерти ваших близких, должен казаться если не страшным, то странным, а может быть, и отвратительным. Несчастье, случившееся с ними, было не обычным. Это самое ужасное – после автомобильной катастрофы – из всех несчастий, которые могут обрушиться на семью, ибо происходит оно по воле погибшего… Ангел Борисов оставил после себя целый узел вопросов, который его родителям предстояло распутывать всю жизнь… Если ищейка вроде меня нападет на след, смерть их сына получит наконец объяснение, хотя горя от этого не убудет.

Вошла женщина, встретившая меня, принесла кофе и стакан с холодной водой.

– Просят извинить, что заставляют вас ждать, но сами понимаете… Они так измучились. Неужели нельзя обойтись без этого разговора?

– К сожалению, – сказал я, – нельзя.

– Вот уж не ждали такой беды! – сказала она, сев напротив меня и сложив руки на коленях. – В этой семье всегда был порядок… Жили хорошо. Вон там, в прихожей, – вы, верно, обратили внимание, какая она большая? – всегда стояла очередь. Мой двоюродный брат – может, вы знаете? – зубной врач. Прекрасный специалист. Просто золотые руки. У него было столько пациентов, его все так любят! Сколько людей в первые дни звонили ему и даже приходили сюда – представляете? И надо же, чтобы такое приключилось именно с этим человеком… Словно его господь за что-то покарал, вот только за что – неизвестно. У них с женой ни врагов, ни грехов не было. Прекрасного сына вырастили. И вдруг такое горе! Такое горе!

– Я постараюсь не мучить их долгими разговорами. Сами понимаете, это просто формальность.

Она ушла в том настроении, которое я попытался ей внушить.

Кофе был сварен по-турецки, крепкий и сладкий. Вторая чашка за утро. Перед приходом сюда я уже подзарядился одним «эспрессо».

Они вошли друг за другом – сначала мать, потом отец – и сели рядышком на диване, как наказанные.

Похоже, они смирились со своим несчастьем и считали себя чуть ли не виновниками его.

Эти люди не испытывали в жизни особых невзгод. Зная возраст сына, я прикинул в уме, что матери должно быть далеко за шестьдесят, но, несмотря на следы пережитого горя, на вид ей было не больше пятидесяти пяти.

Отцу было, вероятно, лет семьдесят. В широких плечах, сейчас смиренно опущенных, еще чувствовалась сила. Седой, с синими глазами, кожа на лице гладкая, свежая.

Оказывается, родители не часто виделись с сыном. Последние две недели он к ним не заходил. Значит, им нечем удовлетворить мое любопытство.

– Не болел ли он чем-нибудь? – спросил я. Старики задумались.

– Он ни на что не жаловался… Да если и было на что, он бы нам не сказал, чтобы не волновать. Он у нас самостоятельный. – Мать по привычке говорила о сыне в настоящем времени – сознание ее противилось случившемуся. – Он хороший, чуткий. Со всеми неприятностями сам справляется. Справлялся… И с теми, что были связаны с разводом. Вы не представляете, до чего он любил свою дочь, нашу внучку Еву! Когда она была ребенком, он каждую неделю брал ее к себе, приводил к нам. Каждое лето возил ее на море, двадцать дней они проводили вместе. Для него это было самое счастливое время. Ради дочери не хотел второй раз жениться… Дочь его любила, ей это трудно было бы пережить… Она его очень любила, очень, он ее тоже…

– Перестань, Надя, – произнес отец. – Эти подробности никому не интересны.