Инна Бачинская - Лучшие уходят первыми

Она не заметила, как вышла из парка в лес. Фары нагоняющей сзади машины вдруг осветили дорогу. Поравнявшись с Мариной, она притормозила. Марина метнулась в сторону – Валера? Но это был не Валера. Женский голос позвал:

– Садись, подкину до города! Пехом до утра не дотопаешь.

Марина, не колеблясь, нырнула в уютное нутро машины, где было тепло, пахло духами и кухней. Крупная нечесаная тетка в безразмерной одежде окинула ее цепким взглядом.

– Спасибо, – сказала Марина. – Я действительно собиралась идти пешком.

Некоторое время они ехали молча, потом тетка спросила:

– Поссорились?

– Да, – ответила Марина, – поссорились.

Тетка перегнулась через нее и достала из бардачка пачку салфеток. Бросила ей на колени:

– Утрись! – И добавила через минуту: – Платить не хотел?

– Жениться не хотел.

Тетка засмеялась:

– Лихо ты его! Теперь точно не женится!

– Я теперь сама не пойду, – ответила Марина.

– Ну и правильно. Ты еще молодая. Кто он?

– Один швед.

– Зачем тебе швед? У них рыбья кровь. И жадные, говорят. Хуже нет, когда мужик жадный. Швед… не Рунге, случайно? Венькин племянничек недоделанный?

– Откуда вы знаете?

– Я все знаю, – вздохнула тетка. – Должность такая!

– Так вы тут работаете?

– Ну! Не в гости ж приехала! Мне такие рестораны не по карману.

– А кем вы работаете?

– Прислугой за все. И кухаркой, и уборщицей, и бухгалтером, и службой безопасности. Просматривала списки гостей, смотрю – Рунге! Столик на двоих.

– А вы его знаете?

– Видела когда-то, лет тридцать назад. Мать его помню, ничего была женщина. Простенькая, но славная, безобидная. Веньку хорошо знала, и брата его, Петра, отца твоего хахаля, – тоже знала. Как его?

– Валерий.

– Точно, Валера! Мы рядом жили. Радости-то было, когда он родился! Не передать! Новая ветка. У Веньки своих детей не было. А Петр от радости загремел в психушку. Они все с приветом, эти Рунге. Петр особенно. Он гений был, работал в почтовом ящике, на оборонку. И периодически лечился. Там он и Лялю нашел, лаборантку. Молоденькая, из бедных. Ну и пошла за него, как в прорубь кинулась. А когда Валерка родился, папаша с катушек слетел окончательно и больше уже не оправился – не выдержал потрясения. А Ляля пошла учиться в иняз. Можешь себе представить эту жизнь? С психом? Хотя Петр хороший был, тихий. Сидит, бывало, на скамеечке под домом, улыбается, сам с собой разговаривает. Теплую шапку даже летом не снимал, голова, говорил, мерзнет. А Лялька как былинка стала, тонкая, зеленая, затравленная какая-то. Венька, правда, ее баловал – и бриллианты дарил, и на курорты отправлял, лишь бы брата не бросала. А когда мальчику было лет семь-восемь, Петр умер. В больнице. Царствие ему небесное, отмучился. И Лялька сразу расцвела, одеваться стала, повеселела. Но тут новая напасть – Венька Рунге стал приставать. Он ходок еще тот был! Ни одной бабы не пропускал. Ну, опять судьба не без милости, швед подвернулся. Венька чуть из шкуры не вылез, чтобы она не уезжала, в ногах валялся, просил, деньги предложил. Потом скандалы стал закатывать, грозился, что отнимет мальчика. Когда они уехали, он полгода на люди не показывался. Говорят, курс лечения проходил. Потому музею все и оставил. Слышала про коллекцию Рунге? Это Венькины вещички. Я ходила, смотрела. Мебель красоты неописуемой! Китайская, старинная. Картины всякие. Одну запомнила – девушка с розой на груди и в шляпке. Стояла, поверишь, час, отойти не могла! Великий мастер рисовал. И вроде ничего особенного, а стоит как живая! За душу берет! Сходи, посмотри, не пожалеешь.

– Схожу, – пообещала Марина. – Посмотрю. Обязательно посмотрю.

– Сейчас картин продают много, а все не то. Раньше на базаре торговали лебедями, сейчас в художественных салонах, а суть одна. Редко мелькнет такое, что душу перевернет.

– Да… – протянула Марина. – Хороших картин мало.

– А ты где работаешь?

– Я? – Марина на миг растерялась. – В «Самоцветах»!

– Продавщицей?

– Ага.

Тетка искоса взглянула на Марину, но промолчала. Потом сказала:

– А хочешь ко мне в ресторан?

– Кем?

– Ну, пока… помощником администратора, скажем. Ты за себя постоять можешь, характер чувствуется. А потом видно будет. А насчет Валерки Рунге не жалей. Упаси бог, если он в отца и дядю!

– Я подумаю. Спасибо вам.

– Куда тебя? Кстати, тебя как зовут?

– Марина. А вас?

– Надежда Васильевна. Вот и познакомились. Так куда тебя везти?

Марина уже собиралась назвать свой домашний адрес (она не решилась сказать об оставленной у кладбища машине), но словно от толчка – такие называются озарениями – выпалила:

– К стадиону!

– К стадиону? – удивилась Надежда Васильевна. – В гостиницу, что ли?

– Да, – соврала Марина, ужасаясь своей лжи. – Меня иногда пускают переночевать.

– Пойдешь ко мне – сможешь жить при ресторане в дежурке, без окон, правда. Ручка есть? Пиши телефон. – Марина послушно записала телефон доброй самаритянки. – Позвони, – повторила женщина, притормаживая у входа на стадион. – Обязательно, а то… пропадешь по гостиницам шастать. Тебе еще жить да жить! Поняла?

– Поняла! Спасибо вам! – С этими словами девушка выскочила из машины в ночь.

Машина умчалась. Марина осталась одна на пустой улице. Было темно. Город экономил электроэнергию – уличные фонари горели только в центре, да и то лишь до полуночи. После двенадцати везде становилось темно, хоть глаз выколи. В гостинице при стадионе, где жили приезжие спортсмены и куда они приводили девушек, не особенно разборчивых в знакомствах, светились два окна. «Она приняла меня за шлюху», – подумала Марина, не зная, смеяться или плакать.

Музей располагался рядом со стадионом. Именно туда и направилась Марина, повинуясь озарению, случившемуся с ней в машине. Скоро глаза ее привыкли к темноте, да и луна время от времени выглядывала из-за туч. Марина протиснулась между металлической решеткой стадиона и высоким деревянным забором музея. Щель была узка и забита всякой дрянью – похоже, жители окрестных домов устроили из прохода мусорную свалку. Марина спотыкалась о какие-то металлические конструкции, скользила на полиэтиленовых банках, хватаясь для равновесия за решетку стадионной ограды. Ей повезло: наконец она ударилась коленом о деревянный ящик и вскрикнула от боли, но это была, несомненно, удача. Марина осторожно влезла на ящик, который накренился под ее весом и угрожающе затрещал. Оттолкнувшись от него, Марина ухватилась за край забора, подтянулась, как когда-то в детстве, и спрыгнула в музейный садик, где царила благоуханная тишина. Садик радостно принял девушку в свои объятия. Марина осталась цела и невредима, лишь ветка ежевики слегка оцарапала руку, а молодая крапива ужалила колени. Но это были уже мелочи, привет сада, заскучавшего от одиночества. Приглашение поиграть. Поднявшись с земли, Марина ощупала себя, потом послюнила палец, потерла ужаленные коленки и оцарапанную руку.