Инна Бачинская - Лучшие уходят первыми

– Да, – отвечает Майкл коротко, не отрывая взгляда от горных вершин с вечными снеговыми шапками. – Мне нужно побыть одному.

Он бледен. Под глазами глубокие синяки, запавшие щеки покрывает трехдневная щетина. Рука в гипсе. Поверх повязки небрежно накинута светлая куртка-сафари. Он подставляет лицо теплому солнцу и вдыхает сладкий, изумительно прозрачный горный воздух. Когда машину заносит, Майкл морщится от боли…

– Ты не представляешь себе этой дыры, – продолжает толстый человек. – Я жалею, что вообще заикнулся о деревне. Там всего два телефона – у старосты и священника, а до ближайшего врача пятьдесят километров по отвратительным дорогам. Надеюсь, ты не забыл свой мобильник?

– Забыл, – ответил Майкл.

– Я бы на твоем месте отправился в Канны, или на Гавайи, или еще куда-нибудь ко всем чертям. Весь мир у твоих ног, а ты со своими дурацкими фантазиями! Ну ничего, через пару дней запросишься обратно. Романтика хороша только в книжках. Ты не сможешь без горячей воды, без завтраков в своем эксклюзивном клубе, без прекрасной леди Агаты…

Майкл пожимает плечами и не отвечает.

– А здесь женщин нет. В тридцать лет они уже глубокие старухи. Тяжелая физическая работа, борьба за выживание, частые роды. Ты даже не представляешь себе, как они живут!

Майкл слушает вполуха. Он задремал, опьяненный свежим воздухом. Он чувствует, как начинает гореть лицо – горный воздух до того чист и прозрачен, что солнечные лучи пронизывают его, не теряя ни капли энергии. Голос его спутника сливается с рокотом мотора и шелестом прошлогодней сухой травы, через которые пробиваются зеленые пики молодой травы.

– …ни Интернета, ни телевизора, – бубнит толстый человек. – Электричества и того… Старый генератор, постоянно выходящий из строя. Две газеты – одна в канцелярии старосты, другая в церкви… Нравы самые пуританские. Время здесь остановилось пару веков назад… Книги, которые ты взял с собой, придется читать днем или вечером при свечах. Эта романтика тебе быстро надоест, поверь мне. Хочешь пари?»

…Я перестаю строчить, отпиваю остывший кофе. Бедный Майкл! После ранения у него депрессия, и он бежит от людей. Я его прекрасно понимаю…

Я вздыхаю. Муся, сидящая рядом с компьютером и греющаяся у его теплого бока, привстает и тянется ко мне приласкаться. Сочувствует. От ее участия у меня начинает щипать в носу. Уже третий день мне никто не звонит. Даже Савелий! Даже этот, из полиции, философ! Неприятный тип и грубиян. Я, как сознательный обыватель, пытаюсь помочь и получаю по рукам. Никого мои открытия не волнуют. Великие детективы все знают сами. Пока я интересовала его как свидетель, он сохранял видимость участия, даже кран починил в ванной, а теперь, когда я ему больше не нужна, полностью выявил свое нутро. Получается, никому на свете я не нужна!

Книжные строчки расплываются до полной неразборчивости. Муся слабо мяукает и, выгнув спину, переступает лапами на столе.

Майклу тоже плохо… Интересно, кто такая леди Агата? Богатая, беззаботная, красивая светская женщина. В мехах и бриллиантах. С холодным сердцем и высокомерной улыбкой…

«…Таверна полна людского гомона.

Табачный дым облаком висит под почерневшими от времени деревянными балками потолка. На грубо сколоченных столах – стеклянные банки с горящими внутри свечками. Пахнет пролитым вином, жаренным на углях мясом и дымом. Присутствуют одни мужчины. Бедно одетые, с обветренными лицами и грубыми руками, они пьют красное вино местных виноградников, курят вонючие трубки и жуют баранину.

В темном углу сидит незнакомый человек, англичанин. Он приходит в таверну каждый вечер, заказывает кислое вино, нехитрый ужин и долго сидит, думая о своем. В центре зала наигрывает на гитаре Пепе, беззубый старик с красной косынкой на шее.

…А потом выходит Мария. Мужчины оживляются. «Мария! – кричат они. – Давай, Мария!»

Она, тонкая, прямая как стрела, застывает вполоборота к зрителям. Гордо вздернута голова. Рука придерживает подол широкой красной юбки. Желтая блузка и красные бусы на высокой шее. Пепе быстрее перебирает струны старыми пальцами. Мария начинает танцевать. Фламенко. Вихрем взлетает юбка вокруг стройных сильных ног. Руки над головой. Она пляшет самозабвенно. В ней столько страсти и силы, что гомон стихает. Десятки глаз, вожделея, следят за каждым ее движением. В старом и молодом начинает жарко бурлить кровь.

Майкл видит, как потемнела ткань блузки под ее руками. Ему кажется, он чувствует ее запах, острый запах молодого, красивого, страстного тела. Запах женщины. Он опускает глаза, испытывая странное волнение. Залпом выпивает красное вино, такое же дикое, как танцующая женщина. Вздрагивает от ее гортанного резкого вскрика. Он видел, как танцуют фламенко в театре, но здесь не театр, а женщина не артистка. Она впитала в себя звуки и движения танца, как впитала воду быстрых ручьев, солнце гор и токи земли, на которой выросла. Танец – проявление ее сути. Она танцует так же, как дышит, смеется, зачерпывает воду в ручье, собирает хворост для очага. Так же танцевали ее мать, бабка и прабабки.

…Я танцую в центре старой таверны, зная, что англичанин, сидящий в темном углу, не сводит с меня взгляда…

Говорят, он приехал лечиться горным воздухом и тишиной. Целыми днями бродит по горам. Сидит на камне, глядя в долину. Читает книжку. Собирает первоцветы. Смешно – мужчина собирает цветы. Наши мужчины никогда не собирают цветов…

… Мы идем по узкой тропинке. Ночь опустилась на землю. Звезды сияют так низко, что до них можно дотянуться рукой. Прохладно, и англичанин набрасывает мне на плечи свою куртку. Я втягиваю ее запах – она пахнет горной полынью. От наших мужчин пахнет потом, вином и луком. Он сказал, что его зовут Майкл. Впервые в жизни, находясь рядом с мужчиной, я чувствую неуверенность и робость.

…Мы добираемся до площадки, откуда глубоко внизу, утопающие в сизом тумане, слабо светят огоньками низинные села. Мы усаживаемся на камень, еще теплый от солнца. Ночь накрывает нас звездным плащом. Наши плечи соприкасаются. Кровь бросается мне в голову. Я поворачиваюсь к англичанину и приникаю губами к его губам…»

…Звонок в дверь вырвал меня из объятий Майкла. Я вскрикнула от неожиданности. Кажется, я несколько увлеклась… переводом. Я облизала пересохшие губы…

В дверном глазке я заметила человека, которого никак не ожидала увидеть под своей дверью. Там стоял капитан Алексеев собственной персоной. Он серьезно и немного грустно смотрел в глазок, и я невольно отодвинулась от двери – мне показалось, он меня видит. Я попятилась на цыпочках, но тут он сказал:

– Откройте, Александра Дмитриевна, я же знаю, что вы дома! Более того, мне даже известно, что вы стоите под дверью. Я пришел не просто так, а по делу. Я хочу объясниться по поводу своего недостойного поведения по телефону. И обещаю рассказать вам о том, что произошло в Черном урочище.