Ева Львова - Адвокат олигарха

– Агата, тебе необходимо развеяться, – в очередной раз связавшись со мной, чтобы рассказать о неизменности бабушкиного состояния, проговорил дед таким тоном, словно обвинял меня во всех смертных грехах.

– Дед, давай я подъеду в больницу, – взмолилась я.

– И что ты там будешь делать? – сердито буркнул родственник. – К Иде все равно пока не пускают. Сходи уж лучше в театр.

Я поехала домой переодеваться. Я не считаю себя завзятой театралкой, но выбираюсь в «Современник» довольно-таки часто. Помню, в детстве мы с бабушкой пересмотрели весь репертуар ТЮЗа и ЦДТ, и она каждый раз говорила, чтобы я внимательно наблюдала за воссозданными на сцене характерами, ведь у хороших актеров есть чему поучиться. И до сих пор я в основном я хожу в театр с бабушкой, хотя пару раз пыталась приобщить к этому виду искусства Джуниора. Закончилось это тем, что Борька в середине первого акта стягивал башмаки, откидывался на спинку кресла и принимался храпеть так, что артисты смущенно замолкали в самом начале реплик. Бабушка же являла собой другую крайность театрального зрителя. Поход в театр становился для нее событием сродни собственному бракосочетанию. Ида Глебовна долго и тщательно готовилась к торжеству – одевалась, красилась и завивала волосы, после чего распекала меня всю дорогу за повседневную одежду, в которой я посмела отправиться в священное место.

Устроившись на сиденье, бабуля придирчиво следила, чтобы никто из соседей не шуршал обертками конфет и, упаси господи, не оставил включенным мобильный телефон, способный громким звонком причинить неудобство актерам. В антракте бабушка вела меня в буфет, где поила потрясающим кофе с вкуснейшими пирожными. Борька же, дождавшись антракта, уселся на пуфик в фойе, достал из рюкзака два мятых банана и угостил меня тем, что поприличнее. Сам же, нимало не смущаясь фланирующих мимо зрителей, заглотил второй банан, больше похожий на пюре. И это вовсе не потому, что Джуниор – скупердяй, а Ида Глебовна – расточительная транжира. Просто у бабули и кудрявого друга диаметрально противоположный подход к театру – соответственно романтичный и прагматичный. Бабушка шла в театр как на свидание с высоким искусством. Борька же руководствовался ревнивой мыслью, что лучше уж потащится на спектакль он, чем кто-то другой составит мне компанию. Я же всегда считала, что стою где-то посередине между этими крайностями, отправляясь в театр с одной-единственной целью – получить удовольствие от великолепного зрелища. Вот и теперь я надеялась, что постановка хоть немного отвлечет меня от грустных мыслей, поэтому откинулась в плюшевом кресле, улыбнулась Оболенскому и приготовилась наслаждаться действом.

Сказать, что спектакль меня потряс, ничего не сказать. Полет режиссерской мысли был настолько затейлив, что не всегда удавалось постичь ее тайный смысл. Как только потух свет, над сценой промелькнули кадры кинохроники тридцатых годов, показывающие сытую жизнь буржуазных немцев в предвоенной Германии. Затем подняли занавес, и долгих два с половиной часа прекрасные актеры ходили из угла в угол, разыгрывая скучнейшее представление о предполагаемом убийстве, которое вот-вот совершит бывший любовник жены главного героя. Половина актеров была отчего-то загримирована в стиле театра кабуки, хотя другая половина имела лица чистые, не оскверненные вызывающим гримом. Где-то в середине второго акта одну из актрис демонстративно вырвало в сторону зала, и я уже тогда захотела уйти, подумав, что ко всем неприятностям не хватает мне таких вот сомнительных развлечений. Но я проявила малодушие, всего лишь нагнувшись к кавалеру и прошептав ему в ухо:

– Олег, мы ничего не пропустили? Ты уверен, что перед началом спектакля зрителям не полагается доза кокаина?

Оболенский довольно хмыкнул, и я дала слабину, оставшись на месте и продолжив следить за вертлявой режиссерской мыслью. Окончательно добил меня финал, а именно кадры хроники, на этот раз с садистским натурализмом запечатлевшие иссохшие детские трупики, заморенные во времена фашистского террора. Осталось добавить, что пьеса Набокова к фашизму отношения не имела, а рассказывала о скучной жизни русских эмигрантов, которые так и не дождались предполагаемого убийцу.

Заплакала я только на улице, не в силах сдержать переполнявший меня негатив.

– Вот это и называется катарсис, – удовлетворенно констатировал Олег, протягивая мне свежевыглаженный носовой платок и по-отечески обнимая за плечи. – Очищение через искусство. Сейчас где-нибудь поужинаем и поедем ко мне пить кофе. На следующие выходные я думаю взять билеты в «Ленком».

Я отрицательно замотала головой, собираясь сказать, что в ближайшие пару лет, пожалуй, воздержусь от походов в театр, но из сумки прозвучал призывный рингтон коммуникатора, и мысль моя так и осталась невысказанной. Взглянув на дисплей, я увидела номер клиента. Но голос, прозвучавший в трубке, принадлежал вовсе не господину Иванову.

– Простите, – пролепетала испуганная женщина на том конце провода. – Вы знаете владельца телефонного номера, с которого я звоню?

– Знаю. С ним что-то случилось? – спросила я враз онемевшими губами, как будто мне в небо вкололи лидокаин.

– Приезжайте скорее в ресторан «Тургенев» на Чистых прудах, ему нехорошо, – прошептала девушка и дала отбой.

– Надо срочно ехать в «Тургенев», что-то случилось с Аркадием Всеволодовичем, – сообщила я, подхватывая следователя под руку и увлекая его к авто.

– Ну что же, там и поужинаем, – улыбнулся Оболенский, помогая мне забраться в салон машины.

* * *

В «Тургеневе» играла негромкая музыка, около эстрады танцевали несколько приличных немолодых пар, между которыми неприкаянно слонялся мой клиент. Его белая рубашка выбилась из брюк и была наполовину расстегнута, пиджак висел на одном плече, усы азартно топорщились, а глаза сверкали безумным огнем. Дальний столик, за которым я вчера оставила своего подзащитного, теперь украшал пустой графин из-под водки, одинокая рюмка и нетронутая тарелка овощного салата, которую он заказал еще при мне. Оценив ситуацию, я тут же бросилась к Аркадию Всеволодовичу, но меня на полпути перехватила насмерть перепуганная официантка.

– Вы пришли за мужчиной? – глазами указала она на Иванова. – Это вам я звонила насчет его?

– Мне, – призналась я, наблюдая, как клиент сосредоточенно танцует под музыку с самим собой. – И давно он так отплясывает?

– Не знаю, я недавно заступила, а моя сменщица говорит, что он уже был, когда она приступала к работе, – пожала плечами официантка. – И все это время ваш приятель мешает людям. Клиенты просят куда-нибудь его убрать, а мне жалко сдавать его в милицию – вроде бы приличный господин, только пьяный до безобразия.