Галина Романова - Призрак другой женщины

Анька не закончила. Ее сбивчивый горячий шепот был прерван неожиданным визгом из соседней комнаты. Визжала Милочка. Пронзительно, страшно. Анька тут же спрыгнула с его коленей, схватила за руку и поволокла за стенку.

– Что??? – забыв постучаться, отшвырнул Толик дверь в сторону. – Чего орешь???

Милочка сидела на развороченной постели почти в чем мать родила. Тонкие лямки совершенно прозрачного неглиже и три узкие полоски ее трусиков ни он, ни Анька одеждой не сочли. Анохин, рассмотрев Милочкины соски как на ладони, поскучнел. Анька тут же озверела. Схватила его халат со спинки дивана, швырнула Милке прямо в лицо и рявкнула:

– Прикройся! Чего орешь?!

– Они… – Милочкин пальчик со сломанным в бегстве и все еще не отреставрированным ноготком тыкал в сторону маленького телевизора, висевшего на стене напротив дивана.

Анохин с Анной перевели взгляды на экран. Там шел блок городских новостей. Но ничего важного, на их взгляд, не транслировалось. Разговор в данный момент шел о скупке земель в районе пахотных угодий.

– Что они??? – Анька подлетела к секретарше и, схватив за плечи, которые она так и не удосужилась прикрыть халатом, тряхнула как следует. – Что они?!

– Они его поймали! – дико тараща глаза, выла Милочка.

– Кто они?! Кого поймали?!

Анька нервничала, а когда она нервничала, то на лету ловить не была способна. Анохин пришел на помощь, он же был гением по части сообразительности.

– Показывали полицейский блок? – подсказал он.

– Да! – Милочка благодарно улыбнулась в его сторону.

– И показывали убийцу? Юркиного убийцу? Они сказали, что поймали его? – быстро включилась Анна, зорко наблюдая за тем, чтобы Милка снова не стащила с голой груди его халат.

– Да, да, да, не кричи на меня!!! – отозвалась плаксиво Мила, закрывая лицо руками.

Спина ее при этом обнажилась почти до поясницы. Анька позеленела, а Анохину сделалось жарко. Вдруг вспомнилось, что кожа у Милочки на ощупь почти атласная и пахнет нежно и сладко. Она тут же вскинула голову, поймала его взгляд, и что-то похожее на удовлетворение тронуло ее губы.

– Итак, полиция только что объявила, что пойман маньяк, на счету которого три жертвы? – поспешил отвлечь себя от Милочкиной спины Анохин.

– Четыре! Они сказали – четыре! Но на самом-то деле их пять!!! – Она нервно дернула растопыренной ладошкой, и халат сполз уже и спереди.

Анька тут же взвыла, прыгнула на диван рядом с секретаршей и принялась тщательно пеленать ее халатом.

– Их пять! Мы же знаем, да?

– Возможно, – уклонился от прямого ответа Анохин.

Ему сейчас было не по себе и от полуголой Милочки, и от Анькиной злости. Нагорит ему, как пить дать нагорит за то, что глазел и скучным прикидывался.

– И они его показали по телевизору, и просили всех, кто, возможно, пострадал от его действий, обращаться по телефону… – Она наизусть продиктовала номер телефона.

– Ну, слава богу! Разродилась! – прошипела Анька и толкнула Милу в бок. – А орешь-то чего? Теперь все позади. Тебе домой надо собираться. Я тебе помогу. Толя, выйди, мы будем переодевать нашу умницу-красавицу и вещички ее складывать. Иди, иди.

– Мне не надо собираться, Анечка! – вцепилась в ее руки Мила и затряслась всем телом, виртуозно сбрасывая-стаскивая с себя при этом халат. – Я не могу! Не могу, не могу!!!

– Пригрели, называется. – Анька гневно выдернула свои руки. – В чем дело, Людмила?! Убийца пойман, его принародно показали, все его видели, не только ты, теперь тебе ничто не грозит. Можешь жить спокойно.

– Не могу!!! – завыла Милочка. – Не могу, Анна! Они… Они не того поймали, ребята!!! Это не тот человек…

Иван Георгиевич Кораблев сегодня утром, собираясь на службу, вдруг обнаружил, что ужасно постарел. И дело даже было не в седине и глубоких морщинах вокруг глаз и рта. И не в том, что жена уже вторую неделю разочарованно отворачивалась от него в кровати. А в том, что он чувствовал себя старым. Жутко старым, почти немощным. Почему?

Он остановил руку с бритвенным станком, не донеся ее до щеки. Задумался. С чего это он так захандрил? С чего вдруг ему захотелось с удочкой в камышах посидеть, послушать тихий плеск воды, скрип весел в уключинах?

Ну не из-за Эдика же, черт бы его побрал! Он уже позабыл, когда его видел последний раз. И дочь, правда, видел, тогда же. Но она звонит и зайти обещает – это уже неплохо. Позавчера через мать ему привет передавала.

Нет, Эдик тут ни при чем. Что-то другое заставило его сегодня с утра волочить ноги до ванной, потом смотреть потухшими глазами на себя в зеркало и желать изо всех сил, чтобы сегодня был выходной день.

– Ваня, – стукнула в дверь ванной жена. – Давай не засиживайся там, омлет и кофе стынут.

Он наскоро побрил щеки, показавшиеся ему самому сегодня впалыми, с нездоровым отливом. Спрятал бритву в чехол, убрал в шкафчик, вытерся полотенцем, причесался. Потренировал перед зеркалом добродушную улыбку и только тогда – с ней, с улыбкой – вышел к супруге.

Омлет пыхтел в тарелке, будто живой. Кофейная чашка рядом. Три тоненьких ломтика хлеба, пучок зелени и помидор в другой тарелке. Все именно в таком порядке, который он обожал.

– О, здорово, милая. Спасибо. – Он хлопнул в ладони, улыбнулся еще шире и сел за стол.

Но жену, с которой бок о бок прожил долгие годы, обмануть было не так легко.

– Что с тобой, Ваня? – не купившись на его браваду, спросила она, когда он позавтракал. – Что-то случилось?

– Нет, с чего ты взяла? – Он недоуменно вытаращился.

А глубоко внутри заныло раздражение. Неужели так заметна его усталость?! Неужели так бросается в глаза душевная немочь?

– Тебя что-то гложет, я же вижу. Надеюсь, это не из-за Эдика? – Жена собрала тарелки в кучу, понесла в раковину. На ходу поспешила добавить, заметив, как он побагровел: – Из-за этого не стоит рвать душу, у них все замечательно. Эдика взяли на хорошее место. Через неделю едет с гастролями по Европе. Валя вместе с ним.

– Сопли ему там смычком вытирать, что ли?! – рявкнул он и с грохотом выбрался из-за стола, отодвинув его чуть ли не на середину кухни. – Так и будет жить его жизнью! О себе, о себе когда она думать станет? В старости?! Разве это жизнь?! Разве такого мы хотели для своей дочери?!

Жена вдруг странно затихла, так и не донеся тарелки до раковины, ее спина сгорбилась, голова опустилась. И глухим, несчастным голосом Алла заговорила:

– А я?! Я разве хотела для себя такой жизни, Ваня?! Я ведь тоже живу только тобой. Твоим настроением, твоей радостью, твоей печалью, подвигами, если хочешь. Меня… Меня просто не существует. Я вся в тебе. И тебя это всегда устраивало, всегда!

– Ну да, – произнес он в замешательстве.

И снова подумал, что жалость к жене, нахлынувшая так стремительно, – это тоже верный признак старости.