Татьяна Степанова - Валькирия в черном

В этот вечер Роза Петровна не включала света, лишь телевизор работал с приглушенным звуком, плодя причудливые тени на стенах и потолке.

В саду мерцали фонари на солнечных батареях по обеим сторонам дорожки. Роза Петровна медленно вышла в сад.

Невестка Наталья возилась у гаража, открывая двери, собираясь загнать свою машину.

– Поздновато ты вернулась, – сказала Роза Петровна. – Как успехи?

Наталья не ответила, села за руль и начала осторожно задом подавать машину в гараж.

Водила она лихо – носилась по Электрогорску, по шоссе на большой скорости.

Роза Петровна подошла ближе. Она ждала, пока Наталья поставит машину.

– Как успехи, я спрашиваю?

– Все в порядке, мама.

Наталья вылезла из салона, закрыла двери гаража и прислонилась к ним спиной.

Мощный фонарь, укрепленный на крыше, слепил глаза Розе Петровне, и она не видела выражения лица невестки.

– В городе кое-что произошло. Я подумала, что вам, мама, нужно узнать об этом как можно скорее. Поэтому я так торопилась.

Роза Петровна подняла было руку козырьком к глазам, но тут же бессильно опустила.

– Странно выглядишь. Что-то не пойму я, не вижу. Что это на тебе надето, что за тряпки? Чье это?

– Я не успела переодеться, говорю же – я торопилась вернуться, сказать вам. Кое-что случилось. И нас об этом станут спрашивать.

– Кто?

– Те же, как и в прошлый раз. Снова придут к нам. Возможно, даже вызовут на допрос. Лучше нам обсудить все сейчас. Договориться. Чтобы не вышло вреда.

Желтый фонарь-прожектор слепил глаза Розе Петровне. Слепил так беспощадно, что она ощущала себя растворенной, распавшейся на атомы в кромешной тьме.

Тьма как смерть…

О, погасите, погасите, задуйте пламя, разбейте чертову лампу…

– Что ты приняла, Наташка? Бог мой, что ты приняла на этот раз, какой наркотик?

– Ничего. Вы слышали, что я сказала? Сегодня вечером в городе кое-что произошло. Нам надо поговорить, мама.

В морг на осмотр тела в пятом часу утра Катя ехать отказалась. Полковник Гущин и сам не торопился. Катя видела – он напряженно ждет звонка из больницы. Как там остальные потерпевшие? Как их состояние? Не появятся ли другие покойники?

Но из больницы не звонили. И, закончив с опросами первой партии свидетелей, Гущин все же решил ехать в морг осматривать труп. Из Областного бюро судмедэкспертиз в этот ранний час вызвали опытного патологоанатома, эксперты-токсикологи, закончившие забор образцов для исследования на «поляне» ресторана «Речной», тоже не покидали Электрогорск, терпеливо ждали, чтобы присутствовать на вскрытии.

– Без ясных данных судмедэкспертизы мы пока блуждаем в потемках, – сказал Гущин. – У меня от всех этих показаний в голове такая каша. Позже начнем разбираться детально. Во всей этой истории ведь есть еще предыстория.

Катя про себя подумала: о да, еще какая предыстория. И вы, Федор Матвеевич, мне расскажете известную вам часть, а я с вами поделюсь еще более «ранней версией».

Но это потом, позже. А пока…

– Я протоколы отксерю, почитаю и подчеркну то, что мне покажется важным, – Катя вышла вслед за Гущиным в коридор: пусть старик, уезжая, знает, что она в отделе, сидит тихо как мышь, бумагами шуршит. То, что она собиралась предпринять в это утро, показалось бы Гущину странным, ну совершенно не относящимся к происходящему. И он бы этого, конечно, не одобрил.

Ладно, мы всегда шли своим путем. Пускай кривым и неторным, но к разгадке тайн прямых путей нет.

Расставшись с полковником Гущиным, Катя тут же начала заглядывать в кабинеты, где следователи продолжали допросы. Искала она повара ресторана «Речной» – его показания они с Гущиным слышали лишь в форме беседы с оперативником, после которой последовал официальный допрос следователем прокуратуры. Закончился ли тот допрос?

Да, закончился. Катя столкнулась с поваром ресторана уже на пороге кабинета, его отпустили.

– Извините, пожалуйста, не могли бы вы уделить мне несколько минут? – спросила Катя. – Если хотите, поговорим по пути, уже светло, вы далеко живете?

– Да нет, пешком дойду, – повар похлопал себя по карманам куртки. – Сигареты, курить хочу – умираю, а там у вас в отделе датчики пожарной сигнализации.

– И камеры наблюдения. В ресторане вашем камер нет?

– Только на входе, но сейчас залы мало кто заказывает, особо популярна летняя веранда и наша площадка на берегу реки. Меня уже следователь спрашивал про камеру наблюдения.

– Да, да, я только вот думаю, что даже если бы там на каждом дереве камер понатыкали, это мало бы помогло. А вы как считаете?

Повар щелкнул зажигалкой и закурил. Они стояли во дворе Электрогорского УВД, где в этот ранний час уже столько полицейских машин.

И заря… какая-то слишком безмятежная, слишком красочная алая… кумачовая заря занималась там, на востоке, над заводскими корпусами. От бессонной ночи и волнения глаза повара были красными как у кролика, вдыхая с жадностью дым, он морщился. Катя вспомнила его фамилию из протокола – Ермолюк.

– Жаль, что испортили ваше фламбе, – сказала Катя. – А вы верите, что прошлое возвращается?

– Что?

– Я слышала, что вы говорили оперативнику, интересовались – не местный ли он. С местными на эту тему говорить проще, да?

– На какую тему?

– Вы знаете на какую. Болезненную. Давно, очень давно похороненную тему, вроде бы забытую. Это же ваши слова во время допроса?

– Я живу на Фабричной улице, не надо меня провожать, вам ведь еще возвращаться, давайте тут поговорим.

– Я знаю про «отравительницу детей» Любовь Зыкову, – сказала Катя. – Ведь это о ней вам рассказывала ваша мать? Так, по-вашему, прошлое вернулось?

– Нет, ничего такого я не думаю. Это старая история пятидесятых годов. Но это не легенда. Все это было на самом деле тут у нас, в Электрогорске.

– Я знаю. Когда вы на банкете увидели пострадавших, тех девушек, вы ведь про это вспомнили?

– Вспомнил. И вспомнят все, кто тут живет, кто родом отсюда. Вы не представляете, какие уже сейчас слухи начали расползаться по городу.

– И какие же слухи?

– Такие, что наш ресторан можно закрывать. И все городские кафе тоже.

– Ваш ресторан тут ни при чем.

– А тот лагерь пионерский тоже был ни при чем, так на том месте вот уже полвека пустырь, лес, бурелом. А гальванический цех в развалины превратился. Как бельмо на глазу у всего города столько десятилетий, а ни у кого рука не поднялась эти развалины сломать, потому что… потому что это наш Электрогорск, понимаете?

– Нет, не понимаю, при чем тут гальванический цех?

– Так ведь ее сожгли там, эту ведьму, эту тварь.

– Любовь Зыкову?

– А говорите, что все знаете.

– Я не сказала, что знаю все, – Катя заглянула в лицо повара Ермолюка. (Невзрачный, невысокий, лет сорока, в помятых брюках, со впалыми щеками, под мышкой держит аккуратно свернутую белую форменную поварскую куртку с золотыми пуговицами.) – Как такое могло быть, что ее сожгли в цеху? Ее ведь увезли из Электрогорска в Москву, в тюрьму.