Ксения Баженова - Закрой глаза – я тут

Проснулся поздно. Его тошнило, и голова трещала так, будто грецкий орех раскалывали щипцами. Он вышел и покосился на соседнюю дверь – закрыта. Спустился на кухню. В таком состоянии ему было не страшно в этом, как он про себя его окрестил, «ведьмином» доме. В холодильнике остался только йогурт в стеклянных баночках. Он съел один, и его вытошнило прямо в кухонную раковину. Сердце колотилось, и руки дрожали, пока он пытался смыть кусочки желчи с отросшей щетины. Захотелось принять холодный душ. По пути наверх он увидел лестницу на чердак. Залпом выпил последние полбутылки вина, поднял нож, валявшийся у кабинета, и поднялся к маленькой деревянной двери, которая оказалась закрыта лишь проволокой, перекрученной вокруг ушек для замка. Он долго раскручивал ее трясущимися пальцами, чуть не падая с узкой лестницы, и, открыв, пригнул голову и зашел. Часы в гостиной пробили три раза. Было темно и пыльно. И только в два маленьких окошка, густо затянутые паутиной, по разные стороны прямоугольного пространства с уходящей вверх треугольной крышей пробивался слабый свет. Деревянные доски заскрипели под его осторожными шагами, из-под ног взлетели маленькие облачка пыли. Дима увидел большое зеркало, прислоненное к стене, возле него патефон и рядом с ним несколько пластинок. Он сел около патефона по-турецки и руками стер пыль. Завел его, хотя не знал, как правильно это сделать, и, достав из верхнего конверта с фотографией негра с трубой в руках пластинку, поставил ее, не надеясь, что она заиграет. Но черный круг заходил под иглой, и по чердаку поплыли звуки африканского блюза. Запись была старая, с потрескиваниями и шуршаниями, вводящая в транс. Музыка вуду, музыка рабов и плантаций, музыка колдовства, крови и ритуальных убийств. Дима вспомнил, что смотрел какой-то страшный фильм про то, как черные рабы подняли восстание и повесили своих хозяев, всю белую семью. Сначала те болтались в саду на веревках, а потом негры сняли мертвецов и переселили в них свои души. И так и остались жить в этом поместье. Там тоже был чердак, и старое большое зеркало, и патефон. Они совершали свои магические вуду-ритуалы именно под такую мелодию. Дима вдруг увидел в зеркале напротив дом, полыхающий огнем, группу людей, труп в белом длинном платье, отделанном кружевом, болтающийся на раскидистой ветке, и усилием воли стряхнул с себя оцепенение. Пластинку заело, труба монотонно и тягуче снова и снова повторяла одни и те же такты. Они походили на слова, услышанные им прошлой ночью: «Да она же ведьма, она же ведьма…» Он сдернул иголку и, стараясь не смотреть в зеркало, встал и отошел подальше, ощущая за спиной только что промелькнувшую потустороннюю жизнь, продолжающуюся в зазеркалье.

Дима обнаружил странную посуду на низких полках: какие-то медные ступки, колбы, чаны, пустые аптекарские баночки с притертыми стеклянными крышками и наклеенными этикетками на латинице. Раскрыл маленький шкафчик. В нем было несколько коробок. В одной лежали тетради. Листы их были желтые и испещрены непонятными записями. В другой он обнаружил целую пачку черно-белых фотографий. Он сразу узнал маленькую Аду и ее бабушку. «А это, наверное, родители. И еще дети». В основном фотографии демонстрировали сцены в саду или в гостиной. Вот Ада качается на качелях, привязанных к большому дубу. Вот она с куклой. А здесь, видимо, с братом и сестрой на фоне цветочной клумбы. «Оказывается, у Ады была большая семья и, наверное, все жили раньше в этом доме. Только дедушки не видно. Интересно, где все они теперь?» В большой коробке рядом лежали игрушки. Потертый медведь, та самая фарфоровая кукла с фотокарточки с наполовину ободранной прической. А вот и фотоаппарат на треноге, спрятался за шкафчиком. Да на этом чердаке целая жизнь! Ближе к дальнему окну со стен свисали засохшие пучки неизвестных растений. Тут же стояли два сундука. На том, что поменьше, висел замок. «Не впервой», – подумал Дима и принес нож, оставшийся у двери. В сундуке лежала старая одежда. Он доставал платья и аккуратно раскладывал их на полу. «Назад в прошлое. Я обязательно напишу о старом чердаке и этих вещах». И тут ему нестерпимо, просто до слез, захотелось в Москву. Он готов был бросить все прямо сейчас и уехать, но у него не было ни денег, ни документов. Эту проблему он мог бы решить с помощью полиции, если бы не лес. Мало того, что Дима его боялся, он даже не знал, в какую сторону идти. Он представил себе, как заблудится и его растерзают дикие звери. Стало больно и страшно. «Но если бы я не попал в этот дом, то не увидел этих прекрасных вещей и не понял бы, как невыносимо мне хочется писать. Как я скучаю без работы». Он так забылся, разглядывая эти платья, фотографии, игрушки, придумывая разные фразы, которые смогли бы передать настроение, царившее тут и охватившее его сейчас, что перестал ощущать отчаяние, преследовавшее его все эти дни, и голод, и ужасное похмелье. На мгновение ему даже показалось, что все хорошо, он даже почувствовал что-то наподобие покоя и подумал, что надо записать все эти обрывки фраз, спуститься в кабинет, сесть за стол с пачкой бумаги и чернильной ручкой… Саквояж, нитки, фотография… Он вспомнил, и спокойствие, только что охватившее его, вспорхнуло и улетело, словно птица, которую спугнула подкравшаяся, чтобы ее сожрать, кошка. Дима грустно вздохнул. И стал открывать второй сундучок.

Какая-то веревка, толстая, крученая, с петлей на конце. Дима бросил ее обратно. И снова фотографии, только на этот раз цветные. Цветные снимки покойника в петле. Дима сначала разглядывал их отстраненно, с интересом журналиста. Потом увидел знакомую балку и плитку на стене. Изнутри накатила горячая волна страха. Он понесся вниз, споткнувшись и покатившись кубарем с лестницы, влетел на кухню. Так и есть! Вот балка под потолком, плитка как за спиной мертвеца. Его снова затрясло с ног до, головы. «Неужели мне уготовано такое же будущее?» Диму накрыла настоящая паника. На вопрос «Что делать?» он ответить не мог. Снова захотелось выпить. Он обшарил кухню. Потом бар. Пустота. Вспомнил про коробочку с травой, которую выкинул на улицу. Фотография прилипла глянцем к потным ладоням. Он положил ее на стол в гостиной и встал над ней, опершись на руки и размышляя, подняться сначала на чердак и замести следы на случай приезда этой ведьмы-маньячки или сразу пойти в сад. Ада не должна знать, что ему все известно. «Редактор, блин, глянцевых изданий». Дима подумал, что ни разу еще не выходил в сад за эти дни. Часы показывали около семи. Темнеет здесь рано. Но лучше в сад успеть до темноты. Надо как-то успокоиться, а самому сделать это ему было не под силу. Он зашел за дом, и там, в густых деревьях, оказалось уже достаточно темно. Он посмотрел на окно и попытался вычислить траекторию полета коробки. Ему не давала покоя мысль, что Ада может вернуться в любой момент, и он этого не услышит. А она зайдет в дом, все увидит и потом убьет его. Она настоящая ведьма. В этом нет сомнения. Ни к кому она его фотографию не носила, приворожила сама. Крутила нитки, пропитывала кровью. Интересно чьей? Неужели своей? Страх опутывал его, как разрастающийся плющ. Завладевал мозгом все сильнее и сильнее. Надо быстрее найти травку, она поможет ему немного расслабиться. Он вспомнил, что не курил со вчерашней ночи. Ну и хорошо, а то сигарет и так мало. Ползал на коленях под деревьями, под кустами. Прошаривал каждый сантиметр, прощупывал ладонями высокую траву. Стремительно темнело. В голове крутилась одна мысль: «Ну давай же, давай же, находись». Так было легче не думать о том парне на фотографии, не создавать в своем воображении жуткие картины, не фантазировать, зачем Ада фотографировала труп и что ждет его, Диму.