Андрей Мягков - «Сивый мерин»

— Он тут ни при чём, заткнись.

Катя подала голос в надежде остановить затянувшийся монолог соседки, но та поняла её по-своему.

— А кто «при чём»? Кто? Архангел Гавриил? Не ври уж, недотрога дырявая. Предупреждала ведь: случилось в школе невтерпёж — очень хорошо, забыть и не вспоминать, как и не было. Целкой ходить. Замок на неё повесить, как серьгу на ухо, и ключ от соблазна выбросить. Объявится нужный человек — найдём слесаря. А до того — ни-ни, ни боже мой, ни за какие пряники.

Полнотелая Юля явно вошла в раж, разговор «про это» был её коньком.

— У тебя ж долги неотложные, маленькая. Во-первых — ректор, с ним надо кончать как можно скорее, верней, прости за каламбур, ему надо кончать. Ты что — с ума сошла, два хвоста в зимнюю сессию, хочешь, чтобы выгнали? Во-вторых — Бондарь молодую героиню ищет — тянуть нельзя ни в коем случае, не ты одна мёдом мазана, он человек нетерпеливый, лысые — они все такие. Ну и Лёшке Баталову пора яйца пощекотать, руководитель как-никак, конец года — на роли надо заявки делать. Видишь, сколько накопилось?! И на всё нужно время — это тебе не прыщавым школьникам в подъездах ширинки расстёгивать — за один день не переделаешь…

В дверь постучали, разнеслось по коридору.

— Груша, ты дома? Сима просила стукнуть — к телефону. Слышь, Груша-Яблоня?

— Слышу-у-у. — Катя постаралась перекричать распалившуюся соседку.

Вставать не только не хотелось — трудно было даже подумать, что нужно одеваться, спускаться с пятого этажа, говорить с кем-то, реагировать на пошлые (какие же ещё?) остроты, пошлые (а то!) комплименты, пошлые предложения (хоть бы раз для разнообразия что-нибудь новенькое, так нет: в ресторан, на дачу, к другу…).

Юля грудью забаррикадировала дверь.

— Ну вот, легки на помине, опять у кого-то задымился. Не ходи! Не ходи, говорю! Пусть сами себя ублажают, умельцы рукотворные…

Слабость разливалась по всему телу, голова плыла ярмарочной каруселью, она не поднялась бы ни за что на свете, не будь в комнате темноусой режиссёрши. «Всё лучше упасть в обморок на лестнице, чем тупить слух фантазиями беззастенчивой соседки».

Катя накинула халат, отодвинула разъярённую исследовательницу жизни человеческого духа и плотно закрыла за собой дверь.

Звонить могли многие — мало ли, — она двое суток не была в институте: подруги, приятели. Могла звонить мама — в последний раз они разговаривали 8 марта — больше месяца прошло: «Грушенька, я выслала тебе денежек, много не смогла, но всё-таки: купи себе что-нибудь тёпленькое, я знаю, у тебя штанишки шёлковые, а холода ещё, яичники застудишь, у вас, говорят, в Москве фланелевые есть — они не шерстят, ну, ну, не буду, целую тебя, яблонька».

От неё и пошло: не Катя-Катюша, а Яблоня-Груша.

Мог звонить «мальчик-с-пальчик» — Арнольд Николаевич Сперанский — педагог, низкорослый холостяк, пристрастившийся вызывать её вечерами на индивидуальные занятия по специальности.

Дядя Серёжа, брат отца, иногда — редко, но случалось — позванивал. Несколько раз заходил даже. Гуляли. Такой же рыжий, как апельсин, на мужике это совсем уж неприлично. Два раза в гости пригласил — выпивали, рыбой вкусной закусывали, потом, правда, пропал — жена, дура, заревновала.

Мог позвонить парикмахер Костя, мальчик весёлый и не жадный — редкость.

Феликс со сценарного факультета мог, хотя после того, как она сбежала с Кораблёвым — сомнительно — они, писатели, самолюбивые.

Лёшка Большой давно не звонил, а Лёшка Маленький вообще исчез.

Мог, наконец, позвонить Лёня Бязик. Ах, как она ждала когда-то его звонков. Умирала. Измучилась. На рельсы с моста как на спасение смотрела. Чуть с абортом не опоздала.

Да мало ли кто мог позвонить.

Но из всех, кто окружил её, пока она спускалась по лестнице с пятого этажа — мешал идти, обнимал, припадая к ногам, хватал за руки — Катя выбрала одного.

Она взяла протянутую Симой трубку и сказала:

— Привет, Сева. Слушаю тебя.

Видимо, на противоположном конце подобной прозорливости не ожидали, потому как ответ последовал не сразу.

— Вот это номер! Удивила. Ладно, летом-летом разберёмся. Слушай, Ванга, прости, что звоню раньше пятницы, но, как говорится: делу — время… Зашиваюсь. Моя карьера — раскрой ладошки — видишь? — в твоих руках.

Мерин остался доволен выбранным тоном.

— Ты, кстати, как себя чувствуешь? Слышишь, Катя? Я говорю — ты как там, оклемалась? Сознание при тебе? Не потеряла? Катя! Алло! Алло-алло! Катя!

А ей вдруг захотелось заплакать. И чтобы держали на коленях, гладили по голове и утешали. Она сказала еле слышно:

— Что?

— Ага, теперь слышу, а то пропала куда-то. Катя, я из автомата, барахлит, наверное. Я говорю — как ты? В порядке?

— Не так чтобы ах, но желание есть.

— Какое желание? — не понял Мерин.

— Естественное. Физиологическое. У женщин оно возникает реже, чем у вас, но зато сильнее: возникло — вынь да положь — удовлетвори. Готов? А то я влажная уже.

Сева сник, подумалось даже, что он ошибся номером.

— Катя, это ты?

Промелькнуло молнией вчерашнее: «Людмила Васильевна, — с тех пор как помнил себя, он называл бабушку по имени-отчеству, — Людмила Васильевна, почему говорят: бойся рыжих и косоглазых?». «Не знаю, Севочка, мало ли что говорят. Может быть, потому что и те и другие своего рода изгои. Сколько их? Один рыжий на сотню, даже меньше. А белым воронам всегда труднее, их не любят».

…«Яша, я вчера одну рыжую бабу допрашивал — по-моему, темнит что-то. Как думаешь, рыжим можно доверять?». «Я думаю, Сивый, правдивость показаний от цвета волос не напрямую зависит. У этих двух величин связь сложнее, астральнее. Хотя, может, у тебя более поздние сведения».

…«Людмила Васильевна, а что, рыжий цвет волос — это какого-то пигмента в организме не хватает? Или наоборот…». «Севочка, не морочь мне голову — приведи её в дом, разберёмся с пигментом». «Ты что, с ума сошла? Кого „в дом“?» «Я не знаю. Ты спросил — я ответила».

Сева сказал:

— Значит так, Екатерина. Мне нужен адрес Светланы, у которой ты познакомилась с Кораблёвым. Ясно?

— Ясней не бывает. Только я его не знаю, адреса-то. Не запомнила. Показать могу.

— Как показать?

— Пальцем, Сева, как же ещё?

Она бросила трубку.

Светлана Нежина — соученица Дмитрия Кораблёва, к которой Катя привела Мерина, выглядела подавленной.

…В школе их называли «сёстрами». Десять лет, с первого класса и до выпускного бала, все подруги и приятели, учителя, уборщицы, даже учащиеся соседних школ знали, что в 45-й образовательной с музыкальным уклоном есть три девочки абсолютно друг на друга не похожие, произведённые на свет разными папами и мамами и тем не менее являющиеся сёстрами. И потому все, вопреки школьной традиции, называли их не по фамилиям, а по именам: Светлана, Вера и Женя.