Дмитрий Герасимов - Если небо молчит

– Вообще-то да, – согласилась рыжая сменщица и передернула плечами. – Превратили больницу в цирк. Штат сократили, работать некому, а спрос такой, будто мы железные! – Она сняла с вешалки халат и просунула руку в рукав. – Скоро вообще заставят пахать без выходных! А еще и ПИТ на нас повесили!

– Там с сегодняшнего вечера новый пациент, – машинально вставила Маргарита. – Старик Битюцкий.

– Твой спаситель? – удивилась Женечка. – А что с ним?

– Приступ стенокардии. Час назад едва не остановилось сердце.

– Вот-вот! – подхватила сменщица. – Полный бардак! Ни в одной клинике такого нет, чтобы палату интенсивной терапии оставляли на ночных дежурных сестер! Давай потребуем повышения зарплаты, Марго…

– Я прошу тебя, – перебила та. – Контролируй Битюцкого каждые полчаса. А лучше – каждые двадцать минут.

– Ладно, – буркнула Женечка. – Не волнуйся. Я ж тебя понимаю, подруга. После вчерашнего стресса… – Она наконец просунула вторую руку в халат и теперь разглядывала в зеркало свое веснушчатое личико. – А кто сегодня из врачей? Журналов?

Маргарита вздрогнула.

– Н… нет. Щевьев.

– Ну и слава богу! – обрадовалась медсестра. – А то этот конь ретивый только коньяк хлещет да баб тискает!

– Как ты думаешь… – Маргарита подыскивала правильные слова. – Журналов… Он способен… Словом, он может… убить человека?

Женечка оторвалась от созерцания своего крохотного носика и удивленно уставилась на подругу.

– Убить? Журналов? Да ты что, Марго? Он хоть и мерзавец, но все ж таки врач!

– Я тоже так думаю, – с облегчением кивнула Маргарита. – Он же врач!

– А чего это ты вдруг… спросила? – Женечка извлекла из кармана щетку и принялась начесывать рыжую челку. – Допек тебя наш донжуан? Меня тоже допек! Но я ему сразу сказала: убери, мол, руки, козел старый! У меня есть любимый человек! Не какой-то там бойфренд, а настоящий! Люблю его больше жизни, дурака такого! На все для него готова, хоть в петлю, хоть в огонь! И тебе, мол, козлина рогатый, до него как до неба!

– Это ты про Юрика своего? – уточнила Маргарита, наклонившись под стол и ссыпая осколки из совка в ведро.

– Конечно! – Женечка удивленно вскинула брови. – А про кого же еще? Он у меня – один! Единственный и неповторимый! – Она вдруг расстроенно опустила руку со щеткой. – Только вот ребеночка не захотел… Заставил меня вычищаться. А я была бы рада девочку родить… Или мальчика, как ты.

– Дуреха, – вздохнула Маргарита. – Ну и рожала бы! Для себя, не для него! Зачем своего альфонса слушаешь? Он у тебя как есть – недоспелый! Ему бы пиво лакать по барам целыми днями и в рулетку играть, а не детей заводить. Иметь семью – огромная ответственность, ведь мужчина – и добытчик, и защитник, и заботливый отец…

– А Танкован? – насмешливо перебила Женечка. – У него как с ответственностью? Он тоже недоспелый?

Маргарита помрачнела.

– Максим – самостоятельный и целеустремленный человек, – ответила она. – Но я его разрешения на роды не спрашивала. Это только мое дело, понимаешь? Захочет признать сына – будет у нас семья. Не захочет – воспитаю Тошку одна, с мамой.

– Будет семья? – ахнула Женька. – Неужели сможешь простить его?

– А я никогда и не держала на него обиды. – Маргарита тряхнула головой. – Наоборот! Максим подарил мне Антошку – самого дорогого на земле человечка, и я ему благодарна за это.

– Ты до сих пор любишь Танкована? – Медсестра заглянула подруге в глаза. – Правда любишь?!

Та отвела взгляд и… вдруг похолодела. Сердце, подпрыгнув, оборвалось вниз, а горло сдавило невидимой стальной хваткой.

– Что это?.. – прошептала она, тыча пальцем куда-то в стол.

Женечка повернула голову и ахнула. Между стопкой медицинских карт и раскрытым журналом, на том самом месте, где недавно стояла фотография мамы и сына Маргариты, теперь красовалась фанерная табличка, подпертая чернильным прибором. «М. Струковский, 1948 г. р. Аневризма аорты»

– Что за дебильные шутки? – взревела Женечка и, схватив табличку, кинулась в коридор. – Найду, кто это сделал, – убью!

– Мне пора, – тихо сказала Маргарита. – Журнал заполнен, препараты – по описи, процедуры расписаны.

– Тебе разве не интересно, что за гад здесь забавляется? – Рыжую медсестру трясло от злости. – Сейчас обойду палаты и каждому в рожу ткну фанеркой! Кто-нибудь да сознается! Кстати… – спохватилась она, удивленно оглядываясь. – А почему в отделении такая тишина, словно вымерли все?

Маргарита пожала плечами:

– Вчера так же было… Когда меня… в процедурной… когда Струковский… умер…

– Я найду этого шутника, – пообещала Женечка. – Не волнуйся, Марго! Отдыхай и ни о чем не думай.

Та медленно стащила с себя халат, споткнувшись, вышла из-за стола и неуверенными шагами направилась к выходу. На пороге она остановилась, открыла дверь, зачем-то пощелкала собачкой замка и пробормотала задумчиво: – Он не шутник, Женька… Он – убийца.

На лестнице было тихо. Две стоваттовые лампочки под высоким потолком, прикрытые давно не чищенными плафонами, отбрасывали грязно-желтые пятна света на гладкие крашеные стены. Площадка между этажами поблескивала свежими лужицами после недавней уборки, но здесь по-прежнему стоял тяжелый, кисловато-горький запах табака. Сдавленная с боков жестяная банка из-под томатов, пристроенная на радиаторе отопления, была полна мокрых вонючих окурков. На белом оконном откосе виднелась корявая надпись, сделанная фломастером: «Журналов – язычок!»

«Допек тебя наш донжуан? – вспомнила Маргарита. – Меня тоже допек…»

Следом в памяти прозвучал и другой вопрос рыжей Женечки: «Ты до сих пор любишь Танкована?»

Девушка вздохнула. История шестилетней давности опять наполнила сердце щемящей болью. Эта ноющая боль не прошла, не растаяла с годами. Она гнездилась где-то в правом предсердии или в межреберье, то отступая на время, то с новой силой сжимая душу в ледяных объятиях.

Маргарита не солгала сменщице: она не держала зла на Максима, но все, что было с ним связано, даже простое упоминание его имени, – причиняло ей страдание. Она никогда не задавалась вопросом, как могла бы сложиться ее жизнь, не попадись ей на пути хладнокровный физик. Но все сложилось так, как сложилось. И в этой ее нынешней судьбе нашлось место не только для мокрой от слез подушки, но и для радости, и для счастливой улыбки.

В том, что она не могла забыть Танкована, таилось главное откровение: значит, она умеет любить ! В конце концов, редкая женщина может похвастаться постоянством в отношении к тому, с кем рассталась много лет назад. Историй, подобных той, что случилась с Маргаритой, – великое множество. Но в них почти всегда сломанная, казалось бы, жизнь обретает со временем новый смысл, боль и страдание находят утешение, терпение получает награду, трагедия сменяется новообретенным счастьем.