Зарубежный детектив 1977

По правилам детектива, сыщик — фигура нападения, преступник — фигура защиты. Остальные персонажи участвуют в игре, как правило, на стороне за­щиты, так как произвольно или непроизвольно уводят нападение по ложным следам. Читатель участвует в игре на стороне нападения, пытаясь вместе с сы­щиком проникнуть в тайну преступления.

Иногда, забывая о законах детективного жанра, мы называем детективом любое сочинение, если только сюжетная развязка в нем не видится с первых страниц, а сам сюжет окутан загадочностью. По ведь не только приключен­ческая беллетристика, но н классической глубины словесность может предло­жить читателю запутанную интригу, скрывая до последней страницы всевоз­можные тайны.

Нельзя так же поспешно принимать за детектив произведения, в которых фигурируют преступники. Сам по себе показ преступного мира или описание какого-нибудь преступления еще не является неукоснительным признаком ли­тературы этого жанра.

Детектив не может существовать без расследования. Расследоваться может не обязательно преступление, но и ложное обвинение. Поиск истины должен главенствовать в сюжете И командовать сюжетосложением. Следствие следст­вия — вот истинная формула детектива. Однако при этом не следует забывать, что, скажем, документальная практика расследования преступления еще не со­здает литературу. Протокол в силу своей природы исключает индивидуаль­ность, психологизм в обрисовке и сыщика и преступника, вычленяя случай из реальной гармонической действительности и тем самым не объясняя ее в целостности. Частный случай остается частным случаем и, хоть согласует­ся с установлениями «не убий», «не укради», «не нарушай правила валют­ных операций», не имеет проекции на нравственное самовоспитание лю­дей — подобная функция свойственна художественной литературе, мотиви­рующей действительность, а не приговор.

Часто мы становимся не только свидетелями, но и жертвами спекуляции детективным жанром. Благодаря своей увлекательной форме детектив охваты­вает многомиллионную армию читателей. И разномастные спекулянты от ли­тературы хитро используют его популярность среди читателей, наводняя книж­ные рынки низкопробными суррогатами. Не прочь использовать этот увлека­тельный жанр и ярые антисоветчики. Достаточно вспомнить Яна Флеминга, по­родившего Джеймса Бонда, агента 007. Романы о Бонде получили на Западе грандиозную рекламу. Эта поддержка шла якобы навстречу запросам рядового читателя и главным образом молодежи, которая не знала, где и как найти вы­ход энергии, которая тосковала по романтике и приключениям, по активному действию в жизни, и которая-де нашла все это в книгах Флеминга. Цветастые по колориту, «заряженные» напряженным действием, романы об агенте 007 отравляют сознание молодого поколения всего западного мира культом наси­лия, ненависти и индивидуализма. Детективы о Джеймсе Бонде пока еще не сданы в архив, «герой» еще дееспособен. И поэтому нельзя недооценивать на­правленность детективных романов Флеминга и ему подобных и их воздей­ствие на умы читателей.

И бороться с «литературой» нужно прежде всего литературой.

Детектив становится все более социально активным. Ему тесно в рамках просто увеселительного чтения. Он анализирует. Анализирует причины пре­ступности, выясняет, что порождает преступность.

Так, в романе польского писателя Крпстпна Земского «Золотые щупальпы», представленном в этом сборнике, не только рассказывается о том, как в итоге различнейших перипетий удалось обезвредить шайку валютчиков и шпион­скую сеть, но и о том. как люди опустились до совершения таких тяжких пре­ступлений, как валютные махинации и шпионаж. Многослойностью практиче­ских деталей особенно и привлекают «Золотые щупальпы»: за приключенчески- увлекательным ведением дела четко просматривается предостережение, смысл которого содержит в себе само название, — вот что притягивает и опутывает нестойкие души. Можно лишь посожалеть, что многослойность расследования вынудила дать серию развязок по всем линиям лишь лапидарно; но ведь иначе потребовалось бы, пожалуй, вдвое нарастить текст... Да, поднятый сюжет ока­зался по-жизненному разветвленным, а сам по себе он редкостный по богат­ству линий и пересечений.

На Западе сейчас все большую популярность приобретает так называемая «жесткая школа», для которой характерна шумная критичность. В романе американца Джефри Хадсона один из героев, адвокат Уилсон, говорит о дис­кредитации: «Нас вынуждает к этому сама сущность закона». Он предлагает и обвинению и защите определенные шаблоны, определенные тактические приемы в рамках существующих законодательных актов. К несчастью и для обвинения и для защиты эти методы оборачиваются дискредитацией тяжу­щихся сторон. Обвинение будет пытаться опорочить доктора Ли со всей беспо­щадностью, на какую только оно способно. Мы же, защита, со своей стороны, будем пытаться опорочить покойницу, миссис Рендал и Питера Рендала». Таким образом, вскрываются не только пороки общества, порождающего преступность, но и порочность буржуазного судопроизводства. Чтобы оправ­дать невиновного, приходится, того гляди, идти на провокацию, на заведомо аморальные приемы.

Роман «Экстренный случай», несмотря на его классическую детективную форму, мояшо было бы отнести к новому течению в западной литературе — «производственному натурализму». Нашему читателю это течение знакомо, скажем, по таким работам Артура Хейли, как «Аэропорт» и «Отель», в кото­рых многим привиделся образцовый реализм, апогей производственной темы. Читателю, однако, с первых страниц становится ясно, что литература «произ­водственного натурализма» переигрывает подробностями, переигрывает авто­матической описательностью, неустанной инвентаризацией орудий производ­ства, а люди также описываются в педантичной манере наравне с неодушев­ленными предметами.

Последнее не^ относится впрямую к «Экстренному случаю», но отменное зна­ние медицинской практики и нового литературного течения явственно привело автора к расширению объема сочинения за счет научно-популярных (и даже не очень популярных) пассажей.

В этом сборнике представилась возможность дать сокращенный перевод ро­мана: вся сюжетная ткань классического детектива притом осталась, как и остался медико-производственный окрас (и такая особенность, как обрисовка студенческого быта), и не нарушилась общая структура разнообразных и лю­бопытных характеров, а также основной мотив произведения — в обществе, где законность согревает отцовской теплотой одних и является суровым' отчимом для других, справедливость зачастую завоевывается несправедливо­стью.