Полина Дашкова - Вечная ночь

Она жила в соседнем дворе. Сначала он шел за ней на расстоянии, потом они стали ходить рядом. Она говорила, смеялась. Он молчал. У него ком вспухал в горле. По дороге из школы они покупали мороженое. Он не мог есть, и она съедала обе порции.

Он пригласил ее в кино, на какую-то французскую комедию. Она заливалась смехом и била его кулаком по коленке от возбуждения. Она хотела, чтобы он ее поцеловал. Он не мог, ему казалось, что он сразу умрет. На самом деле, правильно казалось. Она заманивала его в ловушку. Она обволакивала его медовым взглядом, свежим травяным ароматом кожи, легкими теплыми прикосновениями. Она была коварна и вероломна. Самка богомола сжирает партнера после соития. Самка гоминида собиралась сожрать мальчика, человека.

Дети его поколения играли в войну, не только мальчики, но и девочки. На чердаках и в подвалах устраивали штабы. Она позвала его показать штаб.

Он не сразу догадался о ее истинных намерениях. Поднявшись на чердак, они впервые остались наедине. И тут он окончательно потерял бдительность. Пульс его достиг двухсот ударов в минуту, сердце скакало не только в груди, а во всем теле. Он забыл, что он не такой, как другие, ему в первый и в последний раз в жизни захотелось стать как все, он готов был отказаться от себя, человека, и превратиться в гоминида, лишь бы угодить самке, понравиться ей, доставить удовольствие.

Когда он родился, акушерка, принявшая его, долго озадаченно разглядывала младенца и произнесла «мальчик» несколько неуверенно. Врачи определили это как странную, редкую патологию неизвестного происхождения, в принципе не опасную для здоровья. Он слышал, как мама однажды ночью шепталась с бабушкой и рассказала об этом. Бабушка утешала маму, что все ничего, оно потом само как-нибудь вырастет. Вон, носик у младенцев тоже сначала махонький, но ведь вырастает.

Когда ему было восемь, поддатая молодая соседка случайно дернула дверь ванной, где он мылся, хотела тут же уйти, но застыла, удивленно вылупилась на него, голого, и запричитала: ой, бедненький, да как же ты жить будешь?

Позже он подслушал, как она рассказывала другой соседке:

– Представь, яйца нормальные, здоровые такие, тяжелые, а пиписька малюсенькая, как клювик у воробья, и синяя совершенно.

Однажды он спросил у матери, почему у него внизу живота все не так, как у других мальчиков. Мать ответила, что у него как раз все так, это у них неправильно. И вообще, нечего интересоваться глупостями. Штучка эта существует для того, чтобы писать. Раз он писает нормально, значит, все в порядке.

У четырнадцатилетней самки, в отличие от взрослой соседки, его синяя штучка вызвала не жалость, а жуткий смех. Многие годы потом этот ведьмячий, гоминидский хохот стоял у него в ушах, пока не превратился в отчетливый плач ангелов, которые звали его на помощь, и еще в тот внутренний голос, который постоянно напоминал ему о его великой миссии.

– Я н-никогда не видела его б-без бороды, без усов, и тем более, без волос на голове, – сказала Ика, – но это, конечно, он. Х-хохлов Марк Анатольевич, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, русский. Р‑родители его живут в Москве, их адреса я не знаю, он с ними не общался, даже не звонил. Б‑больше родственников нет.

Тело переложили на каталку, накрыли простыней.

– П-подождите. Можно, я с ним попрощаюсь?

Ика почти перестала заикаться. Откинула край простыни. Провела ладонью по бритой голове, разгладила пальцем лохматые брови.

– М-марк, Марик, Морковка, что же ты наделал, идиотина несчастная? Ненавижу тебя, ты, г-грязная скотина, даже не представляешь, как я тебя любила. Ты убийца, ты хуже убийцы. Из-за тебя п-погибла Женя, ты продал ее маньяку, т-ты ее заставил, гад… Почему я тебя любила? Почему именно тебя? За что? Господи, за что?

– Правда, за что ей все это? – шепнул Соловьев на ухо Оле. – Такая маленькая и такая несчастная.

– Она справится, – прошептала в ответ Оля, – у нее все будет хорошо.

Они стояли рядом, соприкасаясь плечами. Им хотелось обняться, но они не могли. Кругом было полно народу. Оперативники, криминалисты, эксперты.

Главный врач Герман Яковлевич, красный, трясущийся, пил сердечные капли у Оли в кабинете, звонил в министерство, докладывал о ЧП, наорал на Зинулю дурным голосом, что она во всем виновата, пропустила в отделение убийцу и не проследила, где он бросил пистолет.

Зинуля стояла рядом с Олей и Соловьевым и ворчала:

– Ага, умный! Я должна была бандита этого обыскать, рентгеном просветить и сказать: товарищ киллер, вы, будьте любезны, свою пушку в коридоре не бросайте, тут больные ходят! Ставили бы уж тогда металлоискатели, охрану бы наняли нормальную, чтобы проверять документы, сумки смотреть, раз такие дела. Ольга Юрьевна, ну скажите, я разве виновата?

– Нет, конечно. Наоборот, ты мне очень помогла, когда Марик держал пистолет.

– Спасибо на добром слове, вы только ему об этом скажите, Герману, будь он неладен! Ой, – Зинуля кивнула на Ику, – а эта, маленькая, что ли, дочка его, Карусельщика?

– Нет. Подруга, – сказал Соловьев.

– Да вы что! Она ж дите! Ой, господи прости! Да смотрите, она сейчас упадет, вон, трясется вся!

Оля подошла к Ике, взяла ее за плечи.

– Хватит с тебя. Ты уже попрощалась. Пойдем, выпьем чайку и поговорим.

– Ч-чайку? – Ика вскинула удивленные заплаканные глаза. – Д-да, ж-жутко холодно.

Они втроем ушли в ординаторскую. Там никого не было. Оля усадила Ику на диван, включила чайник.

– Видишь, Молох повторил свою комбинацию, подбросил улики, – сказал Дима, – причем заметь, опять учителю. Так что ты была права. Женя – уже девятая жертва. Сначала пять слепых сирот в давыдовском интернате, потом те трое детей, теперь Женя.

– Ты забыл еще двоих. Первую девочку, которую он убил лет в пятнадцать-шестнадцать, и Анатолия Пьяных.

– Да, конечно. Прости.

– За что, Димка?

– За то, что я тебе не верил.

– Ладно, это ерунда. Я сама себе не очень верила. А главное, от моей правоты все равно никакого толку. Мы опять в тупике.

– Почему в тупике? Учитель может его опознать, охранник казино. И если съездить в Давыдово, как ты давно хотела, там кто-нибудь что-нибудь может вспомнить.

– У тебя есть, кого предъявить им для опознания? – спросила Оля.

– Нет.

Они говорили очень тихо. Ика не слышала их, она сидела, съежившись, вжав голову в плечи. Чайник закипел и выключился с громким щелчком. Ика вздрогнула, как будто проснулась, и спросила:

– М-марк с-сразу умер?

– Мгновенно. Пуля попала прямо в сердце. Вряд ли он успел даже понять что-то. – Оля поставила на стол чашки, нашла коробку с печеньем.

– Д-дядя М-мотя п-послал к-киллера! – сказала Ика.

– Откуда ты знаешь? – спросил Соловьев.