Траектория чуда

Адвокатская контора занимала половину этажа. «Ай-яй-яй, сколько зелени слюнят адвокаты хозяевам здания ежемесячно!» - позавидовал я. Новенький, с иголочки, евроремонт, все обставлено стильной итальянской офисной мебелью. Круто, черт побери! И почему батя отдал меня в МВТУ, а не на юридический? А тем временем, как давеча внизу, навстречу нам поднялась на этот раз уже потрясающая брюнетка-секретарша с ногами длиною в жизнь. «Господа Неказуевы? - с обворожительной улыбкой обратилась к нам офис-дива. - Присаживайтесь, я сейчас доложу Вадиму Львовичу». И она с грацией участницы гран-дефиле прошествовала, бесшумно ступая высокими шпильками по мягкому ковролину, к одной из трех дверей, выходивших в приемную, табличка на которой гласила: «Адвокат Шуляев Вадим Львович».

- Он здесь главный, - шепнула мне тетка Эльмира, усаживаясь на одно из двух свободных кожаных кресел, видимо, специально предназначенных для ожидания клиентами аудиенции у господ адвокатов.

Секретарша скрылась за дверью и, не пробыв там и десяти секунд, вышла и, сопроводив слова: «Прошу вас!» приветливым жестом, пригласила нас вовнутрь. Мы вошли в кабинет.

Он оказался не таким большим, как я его себе представлял, но все же достаточно просторным для очень большой Т-образного стола для переговоров, пары книжных шкафов, заполненных цветными корешками многочисленных фолиантов, и прочей мелочи в виде гигантского телевизора Сони и напольных часов в мой рост высотой. За столом сидели три человека. Вернее, один – упитанный и очень белолицый, лет сорока с небольшим, с маленькими глазками и прилизанными остатками волос вокруг огромной лысины, сидел за столом на председательском кресле с высокой спинкой. Видимо, это и был хозяин кабинета адвокат Шуляев. Одет он был в белоснежную сорочку с дорогущим даже на вид галстуком с золотой заколкой. Второй – старый и высохший, своей худобой и жилеткой в мелкую полоску под сюртучного вида пиджаком страшно напоминал дядю Сэма с карикатур Бориса Ефимова или Кукрыниксов семидесятилетней давности. Он сидел рядом со столом на стуле, к которому сбоку была прислонена трость с золоченым набалдашником,. Так, должно быть, это - господин Бернштейн из Швейцарии. Третий – моих лет чернявый смуглый живчик крепкого сложения с Челентановскими ужимками подвижного лица, немного не по сезону одетый в толстый твидовый пиджак, сидел на столе, облюбовав для своего седалища край толстой деревянной столешницы. Интересно, а это что за тип? Всех их троих, таких разных, объединяло одно, - они внимательно смотрели на нас с теткой Эльмирой. Мы остановились у входа, как в храме. Висела пауза, только чуть слышно шумели кондиционеры под потолком, да тикали часы. Наконец, пухлый председатель, слегка привстав в своем кресле, соблаговолил к нам обратиться:

- Прошу вас, господа, - сказал он, жестом приглашая нас садиться на стулья, стоявшие к этой тройке лицом, как будто для экзаменующихся перед авторитетной комиссией. – Итак, это у нас господа Неказуевы, Эльвира Всеволодовна и Глеб м-м… Аркадьевич?

Голос у него был высокий и с какими-то ларингитными привизгами. Хотя эти слова он произнес, обращаясь с легким полупоклоном к мумифицированному дяде Сэму, тетка Эльмира приняла их на наш счет, и активно закивала, начала поправлять, что только она, дескать, Эльмира, а не Эльвира, и по мужу Чайковская, а не Неказуева, но ее никто не слушал. «Что за черт, ни здрасьте тебе, ни добрый день!» - моментально начал заводиться про себя я, раздражаясь на барство хозяев кабинета и на теткину бестолковость, однако решил до поры сдерживаться, и послушно уселся рядом с теткой. Дядя Сэм как бы в ответ на слова пухлого слегка наклонил голову, и в выцветших стариковских глазах его мелькнул живой интерес. Пухлый продолжил, обращаясь все так же к мумифицированному:

- Мы тщательно изучили все бумаги господ Неказуевых, и сделали вывод, что они имеют все основания претендовать на родство с миссис Ольгой и, соответственно, на ее наследство. Мы хотели только, если вы помните, сличить ксерокопии представленных нам ранее документов с оригиналами, которые должна была принести Эльмира Всеволодовна, и, главное, убедиться в наличии знака.

Слово «знак» он произнес с пиететным благоговением в голосе. Бернштейн опять кивнул. Интересно, мумия только понимает по-русски, или и говорить может тоже?

- Да, я привезла все бумаги, - важно начала тетка Эльмира, но Шуляев беспардонно перебил ее:

- Лорик, возьми бумаги, пусть в техническом их сейчас же посмотрят.

Живчик в пиджаке, которого Шуляев назвал чудн ым именем Лорик, перестал сверлить нас глазами, оторвал задницу от стола и подошел к нам. Тетка суетливо закопалась в ридикюле, извлекла оттуда пачку бумаг, по-стариковски упакованных в пожелтевший полиэтилен, и протянула их ему. Лорик взял бумаги и вышел. У него была крепкая шея, треугольный торс, а двигался он легко и бесшумно, как кошка, - все это выдавало в нем недюжинную тренированность.

- Вот только процедура, так сказать, осмотра знака, - продолжил, несколько запнувшись, Шуляев, - представляется мне не совсем проработанной.

И тут во всей своей красе выступила тетка Эльмира:

- Вам нужно увидеть татуировку? Никаких проблем!

С этими словами она встала со стула, вышла на середину комнаты, повернулась к сидевшим в партере спиной и артистически широким жестом сдернула с плеч свою белую шаль. Ткань, подобно мулете в руке опытного тореро, нарисовала в воздухе замысловатый вензель, и упала на пол, а тетка застыла в картинной позе, обхватив себя руками за плечи. Ее бежевый балахон, спереди закрытый под горло, сзади, оказывается, имел вырез чуть не до талии. В этом наряде, в своей широкополой шляпе тетка выглядела сейчас, как Грета Гарбо или Марлен Дитрих в свои лучшие годы. Даже я был зачарован, на господина же Бернштейна теткин полустриптиз произвел, видимо, совершенно убойное впечатление. Он даже привстал со своего стула, опершись на свою трость, а дальше по инерции и вовсе поднялся и, легкий, как сухой лист, влекомый ветром, засеменил к неподвижной, как античная статуя, тетке. Однако во время этого короткого путешествия он успел извлечь из кармана своего старомодного полупиджака – полусюртука какую-то бумагу. Я наблюдал за этой сценой, так сказать, не из зрительного зала, а из-за кулис, и поэтому видел только, как, достигнув статуи тетушки, швейцарский дядя Сэм принялся сличать что-то, нарисованное на его бумаге, с достославной наколкой на тетушкиной спине, да так внимательно, что зрачки его глаз метались туда-сюда с немыслимой скоростью. Через минуту, видимо, полностью удовлетворенный результатами своих исследований, он неожиданно вскричал старческим фальцетом на хорошем русском: «Совпадает по всем пунктам!», и победно вскинул вверх руку с зажатой в пальцах бумагой. А потом началось совсем уж невообразимое. Бернштейн не без труда наклонился до пола, поднял теткину шаль и водрузил ее обратно ей на плечи, причем для этого ему пришлось подниматься на цыпочки. Затем он галантно поцеловал тетушке пальцы и, поддерживая ее за эти пальцы, как в старомодном менуэте, сопроводил на место, усадив опять на стул рядом со мной. Неузнаваемо изменился и пухлый Шуляев. Лунообразное лицо его вместо давешнего безразличия лучилось теперь такой любезностью и дружелюбием, что в этих солнечных волнах можно было просто захлебнуться. Все это время я сидел молча, в этой интермедии чувствуя себя статистом, но уже начиная понимать, что, кажется, в моей жизни начинает происходить что-то архиважное. А тетка Эльмира была невозмутима, и только улыбка легкого торжества витала на ее губах.