Татьяна Полякова - Вся правда, вся ложь

Большая любовь Агатки по фамилии Берсеньев находилась рядышком, буквально в четырех кварталах отсюда, и довольно часто попадалась ей на глаза. Но там расклад был даже хуже, хотя как посмотреть… Я задалась вопросом: что бы чувствовала я, если б Стас вдруг оказался в нашем городе? И так увлеклась, что забыла, зачем к сестре пожаловала.

– Ты не могла бы медитировать за своим столом? – вернула она меня к действительности. – Толку от тебя и там немного, но хотя бы создавалась видимость непосильных трудов.

– Я в парке старушку встретила, – вздохнув, сказала я.

– О господи, – закатила глаза Агатка. – Ты на старушку угробила свой обед? Час от часу не легче…

– У нее внучку убили, – не обращая внимания на язвительность сестрицы, продолжила я. – Ирина Одинцова. Жили в коттеджном поселке «Сосновка». Вроде бы подозревали дворника-таджика, но потом отпустили. Ты ничего об этом не слышала?

Агатка покачала головой с таким видом, точно я вышла нагишом к оторопелым клиентам, то есть с большим сомнением в возможности моего скорого выздоровления.

– Чучело, прости господи, – пробормотала она, но тут же голос возвысила: – Ты хоть иногда по сторонам смотришь? Интуитивно догадываешься, что вокруг есть жизнь?

– Так знаешь или нет? – разозлилась я, заподозрив, что и на сей раз у сестрицы есть повод гневаться.

– Об этом убийстве почти месяц только и разговоров в городе. В новостях по телику, в газетах…

– У меня телевизор сломался, – соврала я.

– Ага… а читать ты не умеешь.

– Ну, так растолкуй, в чем там дело. Бабка считает, таджика этого кто-то отмазал.

Агатка нахмурилась, повертела в руках авторучку и сказала куда спокойней:

– Ерунда. За него ухватились потому, что других подозреваемых просто не было. А он возле дома не раз болтался, соседи видели.

– Но ведь он в убийстве вроде бы признался?

– Я деталей не знаю и знать не хочу, своей работы по горло, но очень сомневаюсь, что парня отпустили бы, будь у следствия на него хоть что-то. На ограбление не похоже, женщину не изнасиловали, а вот резали с остервенением. То ли чья-то месть, то ли псих в городе объявился.

– А поточнее все-таки узнать нельзя?

– На фига? – посуровела Агатка.

– Бабку жалко.

– Согласна: бабку жалко. Но внучку ты ей не вернешь. Убийство вышло громкое, наверняка у бати на контроле, а он, как тебе хорошо известно, злодеям спуску не дает, следаки будут носом землю рыть и авось найдут изверга. Бабке слабое, но утешение. От пустых разговоров пользы никакой, одно колебание воздуха. А теперь, будь добра, катись отсюда. Кстати, напоминаю, сегодня родительский день, мама сварит пельмени, и мы с восторгом и благодарностью дружно попросим добавки.

– Черт, – скривилась я. – А отлынить нельзя? Работы полно и все такое…

– Рискни. Но я бы не советовала.

Я поскребла затылок с разнесчастным видом.

– Грустно признаться, но я не любитель семейных праздников.

– Ага, – поддакнула Агатка. – Добро пожаловать в клуб единомышленников. Короче, иди шуршать бумагой и готовься к радостной встрече. Между прочим, ты к родителям две недели не заглядывала, великие страдания – причина серьезная, но мамуле на это начхать.

Горестно кивнув, я вернулась за свой стол. Все ж таки сестру иметь неплохо, она не только платит мне приличное жалованье за весьма скромный труд, но и взбодрит добрым словом, когда надо. Агатка, как всегда, права: бабулю жалко, но досужие разговоры делу не помогут. Коли расследование на контроле у бати, злодей расплаты не минует, ежели будет на то воля божья. Папа у нас, кстати сказать, прокурор области, и даже враги признавали, что просто так штаны в генеральском кресле он не просиживал, закон уважал, а мужиком был совестливым. Отцом я всегда гордилась. Хотя близкое родство с ним не афишировала, в основном потому, что гордиться мною у него повода не было.

В общем, до шести часов я трудилась, теша себя надеждой, что Агатка, взяв меня на работу, не выбрасывает деньги на ветер, и старалась не думать о предстоящем ужине в родительском доме, в принципе не ожидая от него ничего хорошего. Характер у мамули сахарным никогда не был, а мы своей «растрепанной личной жизнью», как она выражается, изрядно портили ей нервы, и мама не скупилась на взаимность.

Пятнадцать минут седьмого девчонки засобирались домой, а из кабинета показалась Агатка. Она успела переодеться в темно-бордовое платье с ниткой жемчуга и выглядела такой красавицей, что я подивилась глупости мужиков, которые неизвестно чем заняты, вместо того чтобы устилать ей путь розами и клясться в неземной любви.

– Пошли, – кивнула она и направилась к вешалке, сняла шубу, отдавая последние распоряжения Вере. Я потрусила следом, намотала шарф на шею, прихватила пальто и с поклоном распахнула перед сестрицей входную дверь. – Надо маме цветы купить, – заметила она, не обращая внимания на мое подхалимство.

По дороге я не удержалась и вновь заговорила о старушке и ее погибшей внучке, хотя Агатка ясно дала понять, что пустыми разговорами ее беспокоить не стоит.

– Мы однажды встречались с Ириной Одинцовой.

– Как тебя угораздило? – буркнула Агатка, выезжая на проспект и высматривая цветочный магазин.

– Не меня, а нас.

– Не помню такого.

– День рождения Римки Савельевой. Ирина была среди гостей вместе с мужем. Сегодня у бабули я его встретила, он меня узнал.

– И что? Бросим все и кинемся искать убийцу? Кстати, к бабке домой ты зачем поперлась? Нет бы маму навестить…

– А я что делаю?

– Действуешь мне на нервы, вот что.

Цветы мы купили и вскоре уже поднимались по лестнице к родительской квартире. Дверь нам открыл папа.

– У нас гости, – шепнул он, посмотрел на Агатку с виноватым видом и суетливо нас расцеловал. Пока мы разувались, а папа вешал пальто и шубу в шкаф, в прихожей появилась мама. Вот уж кого злодеям стоило бояться, впрочем, даже те, кто не знал за собой особых грехов, маму опасались. Невысокого роста, по-девичьи стройная, она одним взглядом способна была вогнать в тоску любого здоровенного мужика, дав ему понять, что господь сотворил его по оплошности. О чем теперь горько сожалеет.

Обычно мама с нами не церемонилась и с ходу заводила скорбную песнь о том, как не повезло ей с детками. Но в этот раз на лице ее сияла улыбка. Преувеличенно громко она сказала:

– Девочки мои, – и заключила нас в объятия.

Заподозрив неладное, мы тревожно переглянулись с сестрицей, папа пожал плечами, чем окончательно сбил нас с толку. Друг за другом мы опасливо вошли в гостиную. На родительском диване сидела дама весом в полтора центнера, в черном бархатном платье, в ушах бриллианты чудовищных размеров. Обесцвеченные волосы разметались по плечам. Рядом с ней пристроился мужчина лет сорока, упитанный, с носом кнопочкой и тусклым взглядом. Остатки темно-русых волос зачесаны назад в безуспешной попытке скрыть лысину. Отутюженные брюки и сложенные на коленях пухлые ладошки. Этакий скромный старый холостяк, из тех, что семенят по жизни, словно мышки, скрашивая серые будни сериалами да вылазкой на дачу.