Мария Очаковская - Экспонат руками не трогать

– А мне нравится! – с воодушевлением возразил сын.

Заливистый звонок телефона прервал их разговор.

– Это Кир! – встрепенулась Катя. – Алло, тебя плохо слышно. Хорошо, что ты позвонил. Не спим… А что делать-то? Сын мой, знамо дело, хорохорится, а мне как-то не по себе…

На том конце трубки заговорил Мельгунов, а она замолчала, просто кивала, вставляя короткие «Да» или «Понятно».

Потом связь прервалась.

– Ну? – Сева вопросительно уставился на мать.

– Представляешь, он мне сказал… – помолчав, ответила Катя, глаза ее округлились, – помнишь ту историю с дневником деда-полиглота?

– Само собой. Ну и чего?

– Так вот, следователя НКВД, что вел дело деда Мельгунова и на допросе у которого тот умер, звали…

Мальцев родился в Ярославле в июне 1945-го, поэтому и назвали его Виктором. Мать его, Зоя, отвоевав неполных четыре года, демобилизовалась по беременности и вернулась в родной город. Отца своего он никогда не видел и знал о нем только из рассказов матери – майор Ефимов умер от крупозного воспаления легких в госпитале в Восточной Пруссии, не дожив пять месяцев до победы.

Воспитывала его в основном бабка Глафира Семеновна, или просто баба Глаша, так ее звали все вокруг. Мать дома бывала редко, она вкалывала на полторы ставки в районной больнице – была хирургической медсестрой, а иногда еще и подработку брала – ходила на дом уколы делать. Рукодельная баба Глаша помогала ей чем могла – кому что зашить, кому перелицевать, носки вязала, варежки, военным из общежития белье стирала. Но жилось им все равно бедно, правда, тогда все так жили. Кого в послевоенные годы бедностью-то можно было удивить. Несмотря на голодуху, маленький Витька рос здоровым, крепким и почти не болел. Мать и бабка души в нем не чаяли, баловали, гордились. Вот Витенька на ножки встал, ходить начал, первое слово сказал, вот раньше сверстников читать научился… А уж когда он в школу пошел – тут и говорить нечего, потому что учение Витьке всегда давалось легко, в табеле одни «хорошо» и «отлично», не то что у соседских пацанят.

– Способный мальчик, сообразительный, память у него цепкая, а по арифметике и устному счету – он лучше всех в классе, – говорила на собраниях учительница. – Правда, по внеклассной работе у Вити таких успехов нет. После уроков он не остается, от общественных поручений отлынивает. С коллективом у него отношения не складываются. Вот и друзей в классе у него нет.

«Ну это ты врешь, – думала про себя баба Глаша, слушая учительницу. – «Друзей нет». Видела бы ты, с какой ватагой ребят он вчера по двору носился. Знаю я вас, вам бы только зазря мальчишку оговорить». Баба Глаша не терпела, когда кто-то ругал ее внука. И воспитание свое считала правильным. Он уж и так сирота, без отца растет… а вы его еще и виноватить. Даже с Зоей, с дочкой своей, у нее из-за этого ссоры выходили. За внука бабка всегда горой стояла…

Не видела она и не хотела видеть в своем Витеньке ничего плохого, никаких недостатков. Ну и что, что парнишка хитроват – немного хитрости никому не помешает. А то, что говорят, жадный он и ни с кем не делится, так это даже хорошо, у расчетливого и мошна тяжелее. Ничего, с таким приданым ему жить будет легче…

Но вообще-то легкую жизнь Витьке Мальцеву сулило другое удивительно редкое его качество. С самого рождения был у него совершенно особый дар, потрясающий нюх – безошибочно угадывать приближение опасности. Как маяк, он вел его по жизни, предостерегал, подсказывал. Вот, к примеру, Кольшу Доронкина за разбитое стекло отец поймал и выпорол. Хотя Витек рядом был, вместе с Кольшей, но в последний момент смылся. И в школе у военрука костыли они вдвоем стащили, а попало одному. Потому что Витька вовремя ушел и его не заметили, а не заметили – значит, не виноват. Хотя это была его идея с костылями.

– Тебе, Малец, всегда фартит, – с досадой бросил Кольша. Он нарочно сказал «Малец», знал, что Витька не любит, когда его так называют.

После случая с одноногим военруком второгодника Доронкина из школы поперли. Витькино везение на других не распространялось. Без единого «трояка» в табеле он перешел в седьмой класс и уехал в пионерлагерь на Волгу.

– Нечего тебе с таким хулиганьем водиться! – убеждала внука баба Глаша. Но его не надо было убеждать. Он сам для себя давно все решил, и дружба с Кольшей как-то незаметно сошла на нет.

Зато появился Юрочка, неуклюжий жиртрест из параллельного класса, полковничий сынок, которого надо было подтянуть по химии, и Витька вызвался ему помочь. Он приходил к нему домой, и Юрочкина мать кормила их борщом с пампушками. И дама с ярко накрашенными губами, и борщ, и отдельная квартира, обставленная красивой трофейной мебелью, Витьке нравились, а вот сам Юрка – не очень, вернее, совсем не нравился. С завистью смотрел Витяныч на его драповое пальто с воротником, на теплые меховые унты, шапку и думал о своем погибшем отце, которого он никогда не видел. Он пытался представить себе, как сложилась бы его жизнь, если бы отец не погиб… У них тоже была бы большая квартира, но только не в Ярославле, а в Москве, а у него – отдельная комната, красивая одежда и такие же наручные часы, как у жиртреста Юрки. Пожалуй, часы Витьке хотелось больше всего, они даже ему по ночам снились. Вот и вышла с ними история…

Как-то на путях пацаны из школы играли в пристенок, Юрочка тоже играл. Сцепились, слово за слово, вышла потасовка. У Витьки денег не было, он просто со стороны наблюдал и в драке не участвовал, может, поэтому только один он заметил, как драгоценные немецкие часики соскочили с руки и упали в песок. Витек их тихонько подобрал, послушал, как тикают, а потом взял и долбанул со всей дури о железную балку и снова бросил в песок.

«Ну и дурак! – потом подумал он про себя. – Главное не в том, чтобы у Юрки больше не было часов, а в том, чтобы они были у тебя!»

Ох как Витька ненавидел свою бедность! Люто, до дрожи. И то, что в бедности жили почти все, его нисколько не утешало. «Вот вырасту и обязательно буду хорошо зарабатывать. Получу много-много денег и уеду навсегда из Ярославля, из этого вонючего барака, поселюсь в Москве, там, где жил и работал мой отец. Надо только выбиться, любой ценой выбиться».

В первый раз Витька услышал, что его назвали красивым, когда ему было лет пятнадцать. Он действительно здорово вытянулся и раздался в плечах за лето, проведенное на Волге в рыбсовхозе. На солнце шевелюра его выгорела, закурчавилась, подернулась золотистыми всполохами, а на лице появился гладкий бронзовый загар. Накануне, перед первым сентября, мать купила ему костюм, пусть не новый, с чужого плеча, и его пришлось немного перешить, но зато это были настоящие пиджак, брюки со стрелками и белая рубаха, которые он, конечно, сразу надел в школу. Вот там, в школьном коридоре, проходя мимо учительской, он и услышал из-за полузакрытой двери, как молоденькая физичка кому-то расхваливает его внешние данные. Потом мнение учительницы поддержала Юрочкина мать, встретив его как-то на улице.