Елена Михалкова - Время собирать камни

— И почему же ей будет весело? — В голосе Женьки звучала угроза, и хихиканье оборвалось.

Графка молча смотрел на охотника, а тот, приняв какое-то решение, приказал:

— Собирайся. Давай, не стой пнем, бери свои шмотки и иди к Степаниде. На, ножовку отдашь и извинишься, она человек добрый — простит. Заодно поесть даст.

Старик, покашливая, повернулся, поднял куртку и побрел к калитке.

— Евграф Владиленович, я тебе кое-что сказать забыл!

Охотник почти не повысил голоса, но Графка встал как вкопанный и через секунду обернулся с выражением подобострастия на лице.

— Еще раз тебя увижу здесь, пеняй на себя. А обидишь хозяюшку, — Женька кивнул на Тоню, — на порог к Степаниде не пущу. Понял?

— Понял, понял, — быстро закивал Графка. — Ты, дамочка, извиняй, что напугал тебя, — обратился он к Тоне, — больше не буду.

И, кряхтя, исчез за калиткой.

— Ой, Женя, как вы вовремя появились! — облегченно вздохнула Тоня, когда старик исчез. — Спасибо вам большое! Он меня напугал.

— Да бросьте вы, ничего бы он не сделал. Переночевать хотел здесь, наверное, хотя вообще-то ему Степанида место в сарае приготовила. Так-то он мужик-то невредный, вот только пьет сильно, потому и злобы в нем много. Да только он как шавка: тявкает, а кусать уж и нечем. Ну все, пойдемте, хозяюшка, к вам. Я ведь по делу зашел-то, гляжу — нет никого, а за забором шумят… Ладно, он, чай, больше-то не появится.

Пока перелезали обратно через дырку, шли по саду, сидели в доме, в голове Тони время от времени всплывали слова о шавке. Она понимала, почему Женька не испугался старика: при нем тот мгновенно растерял всю свою ярость. Но сама хорошо помнила, какими глазами смотрел на нее сумасшедший пьяница, и ей становилось не по себе при мысли, что было бы, если бы охотник не зашел попросить инструменты для какой-то работы у Степаниды.

Сегодня Глафира с нетерпением ожидала возвращения Петьки домой. Такая новость, такая новость, он ахнет просто! Оказывается, Витька Чернявский уж два месяца в Калинове живет, дом купил для себя и жены, а они и не знали. Ну, понятно, почему не знали: деревенские-то, из старых, не очень-то рвутся с ними общаться, а новые и фамилию Чернявские не знают, и вообще приезжие им по барабану. Но Петька-то как удивится! Надо же! Заскочить, что ли, к Витьке, побазарить за жизнь? Глаша с Петей теперь люди не бедные, и пусть только попробует нос воротить.

С этими мыслями Глафира загнала машину в гараж, поднялась на второй этаж и удовлетворенно огляделась. Хорошо-о! Правильно она сделала, что декораторшу выгнала к такой-то матери, ни черта та не понимала. Сказано, в английском стиле, значит, в английском стиле, а она Лондон, наверное, только на фотках и видела. Картинки по стенам развешивала, да не оригиналы, а какие-то… хм… постеры, словно они гопота зареченская, а не Рыбкины!

При воспоминании о картинках Глафира хмыкнула и огляделась. Слава богу, теперь все вокруг было по ее вкусу. На окнах — бархатные бордовые портьеры — настоящий писк, она лично читала в последнем номере «Идеи твоего дома»; стены украшены подлинниками, причем в приличных рамах, а не в пластиковом убожестве; и мебель по заказу вполне под стиль. Правда, Шейлок, сволочь, обивку в паре мест потрепал, пока ему когти не остригли, но на Шейлочку нельзя сердиться.

— На тебя нельзя сердиться, правда, муся моя? — проворковала Глафира и потрепала кота за ухом.

Перс, даже не повернув к ней головы, снисходительно мурлыкнул, чем привел Глафиру в восторг.

— Ах ты, мой сыночек, ах ты, детка моя!

Она попыталась поцеловать кота в морду, но тот с яростным шипением вырвался из рук и помчался вдоль по коридору.

— Падла! — крикнула ему вслед обозленная Глафира. — Попробуй у меня еще мяса выпрашивать… Хрен тебе, а не свинина! Будешь свои отруби жрать!

Она и правда разозлилась было, но слова об отрубях вызвали у нее воспоминания, которые, безусловно, были приятными и привели ее в хорошее расположение духа. Как Глафирой бабка-то командовала, ведь как Золушкой, ей-богу! «Свиньям корму задала? — передразнила она вслух старческий, но сильный голос бабки. — Так давай, корова ленивая, не спи!»

Ха! Ну и где ты теперь, бабулечка, и где та корова ленивая? Жалко, не узнает бабушка единственную внучку свою, не узнает. Да Глафира и не рвется лишний раз в психушку мотаться. На фига ей сдалось? Говорят — дом престарелых, дом престарелых… Но она-то знает: психи там, те, кто на старости лет умом поехал, как бабуля.

Да, жизнь все-таки справедливая штука, с удовольствием подумала Глафира, наливая себе апельсиновый сок, каждому дает то, что заслужено. Не называла бы ее бабушка коровой ленивой в детстве, не заставляла бы всю грязную, неприятную работу делать — и глядишь, лежала бы сейчас не в вонючей палате, с семью еще такими же бабками сдвинутыми, а в этом доме, в котором всю жизнь прожила, да с сиделкой ласковой. А так…

В комнату неслышно зашел Шейлок, подошел к Глафире и потерся о ее ноги.

— Что, заявился? Ну иди сюда, муся моя, пуся моя!

Глафира взяла кота на руки, и тот замурлыкал, подставляя лобастую голову под ее короткопалую руку. Глафира умиротворенно улыбнулась и откинулась на бордовые подушки. Она была счастлива.

В этот вечер Виктор с Тоней поссорились. Последнее время ссоры случались нечасто, потому что Тоней владела какая-то апатия, и она не вступала ни в споры, ни в перепалки. Но на сей раз она вышла из своего полусонного состояния, и причиной были те ужасные люди, к которым Виктор потащил ее в субботу вместо поездки в зоопарк.

— Тонь, ты пойми, мне просто хочется на них посмотреть, посмеяться, — уговаривал он ее. — Я их с детства знаю, они оба мои ровесники, да и женились, можно сказать, на моих глазах. Это ж как в Кунсткамере побывать: они такие же уроды, если не большие. Вот я и хочу развлечься, честно признаюсь. Да ты их увидишь — сама хохотать будешь, и никакого зоопарка не надо!

Но Тоня не испытывала страсти Виктора к коллекционированию типажей, как он это называл, и толком не понимала, что его слова значат. Рассказа бабы Степаниды ей вполне хватило, чтобы заранее проникнуться сильной неприязнью к Глафире с Петей, и только аргумент Виктора («Тоня, все-таки нужно обо всем иметь собственное мнение, а не бабок всяких слушать») заставил ее пойти к ним в гости.

Накануне, забежав за чем-то к бабе Степаниде, она не удержалась и спросила про старых знакомых Виктора. К ее удивлению, добрейшая Степанида нахмурилась и сказала, что говорить про «этих убогих» не желает и что бог им судья. В конце концов Тоня выудила из нее историю семьи Рыбкиных и поняла, почему «старые деревенские» с ними не общались.

Отец Глафиры был запойным пьяницей, работать не хотел, и жила вся семья на пенсию бабки Александры да на то, что приносил огород. Впрочем, приносил он не так уж и плохо: Александра сумела поставить крепкое хозяйство, и были у них и куры, и утки, и поросята, и корова, а одно время и овец держали. Помощи от Митьки, сына, ей не было никакой, а в семье, помимо самой бабки, были только девчонка Глашка, существо безмозглое и ленивое, и Василий, парень, в отличие от младшей сестры Глафиры, основательный и трудолюбивый. Мать у них молодой еще померла: утонула где-то на Волге. Вот они втроем — старая да двое малых — и занимались своим большим хозяйством. Ну, пахали, конечно, в хвост и в гриву, света белого не видели, рассказывала бабушка Степанида, подслеповато глядя в окно. А у кого в деревне по-другому? Но тут Глафира вошла «в возраст», связалась с сынком тракториста Петькой, хулиганом и бестолочью, и начала характер показывать. Вся деревня знала, что бабка время от времени лупит Глафиру чем попало, но девке ее наука, видно, впрок не шла — работать она не хотела, училась паршиво. И тогда за дело взялся Василий. Что уж там он Глафире наговорил, никто не знает, но приструнил сестрицу, а что Петька, прохвост, неделю с синяком под глазом ходил, так неизвестно еще, откуда тот синяк: может, с трактора отцова упал. И вроде Глашка взялась за ум, и вроде все опять наладилось у них.