Том Эгеланн - Хранители завета

— Удалось что-нибудь найти? — кричит священник из ризницы.

— На это потребуется время.

Мне не хотелось бы лгать в Божьем доме. Но это не совсем ложь. Не вижу оснований рассказывать ему, что я только сию минуту обнаружил анх, тюр и крест , после которых шел короткий текст.

Пансионат, в котором я поселился, расположен в городке. Комната примитивная, но мои требования не очень высоки. Кто-то сдвинул некоторые мои вещи. Не слишком сильно, но достаточно для того, чтобы я заметил. Я задумался, знает ли Хассан, что я здесь. Но я отбрасываю эту мысль.

Я трачу остаток вечера на расшифровку кода, скрытого под краской. Если определить технику мастера кодировки — сдвинуть знаки и потом вставить произвольные знаки, чтобы ввести в заблуждение, — то дальнейшее больше вопрос терпения, чем ума.

Ровно в 23:27 текст оказывается расшифрован:

Как Дева Мария держит Иисуса внутри себя

так живот вмещает раку

Хвала тебе Фома!

Я долго сижу не двигаясь.

Не могу удержаться от смеха.

Древние хранители запрятали весточку внутрь фигуры, которая стала указателем.

Утреннее солнце светит холодным светом с по-утреннему бледного неба. Священник Сигмунд Скарнес, приветливо улыбаясь, идет мне навстречу по дорожке. Он делает вид, что очень озабочен, и показывает на ящик с инструментами у моих ног:

— Думаешь сносить мою церковь?

— Я узнал, где находится сообщение!

Напряженно и вопросительно он смотрит на меня.

— Внутри святого Лаврентия, — объясняю я.

— Вы уверены? Внутри фигуры? Насколько я понимаю, она не полая.

Мы отпираем церковь и зажигаем свет. В церкви холодно и сыро. Через окна, имеющие в верхней части форму креста, падают косые лучи света. Сигмунд Скарнес набрасывает на плечи одежду. Пока он зажигает свет в алтаре и стеариновые свечи в кованых железных подсвечниках, я приношу ящик с инструментами и всю мою технику и ставлю в середину центрального прохода, прямо перед святым Лаврентием. Зубила, отвертки, молоток, банку растворителя уайт-спирит, фонарь, нож и тонкую ножовку.

Фонарем освещаю место, где фигура соединяется с деревянным пьедесталом. Старинные вещи ведь очень хрупкие. Не хотелось бы что-то испортить.

Около часа я провожу предварительное обследование. Уайт-спиритом осторожно удаляю отколовшуюся краску и клей между скульптурой и пьедесталом. Сзади меня священник и служительница беседуют — очень тихо, чтобы не мешать мне, — о предстоящем венчании.

По полу тянет холодом, когда кто-то открывает дверь и входит в церковь.

— Вы всегда желанные гости, — говорит Сигмунд Скарнес и идет к двери, — но, к сожалению, сегодня церковь закрыта.

В это время я фонарем освещаю щель между деревянной скульптурой и пьедесталом.

Один из вошедших что-то говорит.

Сигмунд Скарнес переходит на английский и спрашивает:

— Where are you from? [45] Откуда вы? (англ.) .

Низкий голос отвечает:

— From far away. [46] Издалека (англ.) .

Хассан.

Из легких у меня исчезает воздух, из сердца — кровь, из мышц — сила. Я всхлипываю и ухватываюсь за деревянную колонну.

В среднем проходе между рядами сидений стоит Хассан и рядом четыре человека, которых я раньше не видел.

— Бьорн, — священник морщит лоб, — что-то не так? Кто они?

— Хелло, Бьорн, — говорит Хассан.

Я с ужасом делаю шаг в сторону алтаря.

— Бьорн! — Священник говорит строгим повелительным тоном, словно требуя объяснения тут же на месте, причем это объяснение должно быть удовлетворительным.

Один из пришедших с Хассаном тащит служительницу к скамейке. Она пытается сопротивляться.

— Ну, знаете! — возмущенно говорит она и получает удар по лицу.

Удар не очень сильный, но женщина замолкает. Из носа вытекает капля крови, собирается на верхней губе, потом падает на белую блузку, где приколота табличка с именем служительницы. Толчком ее заставляют сесть на скамейку.

Священник, ничего не понимая, с отчаянием смотрит на Хассана.

— Что им надо? — говорит он в пространство.

Один из людей Хассана закуривает.

Сигмунд Скарнес должен заявить протест — строгим голосом священника он хочет сказать, что курение в деревянной церкви в связи с повышенной пожароопасностью категорически запрещено, честно говоря, они и сами должны это понимать, — но я вижу, он осознает, что, что бы он ни сказал, этот человек ни за что не потушит сигарету.

Шаги Хассана глухо отдаются в церкви, он идет по проходу, подталкивая священника перед собой. Я слежу за каждым его шагом. В нескольких метрах от меня он останавливается:

— Где «Свитки Тингведлира»?

Голос хриплый. Но интонация не угрожающая. Он задал вопрос и ждет ответа. Он привык, что люди ему покоряются.

— У меня их нет.

— Но ты можешь сказать, где они.

— Они были в Исландии. Но у меня нет ни малейшего представления, где они сейчас.

— Вот как? Как поживает твой пальчик?

Я пытаюсь скрыть свой страх. Во рту пересохло. Один из подручных Хассана смеется. Непонятно, над его вопросом или над моей реакцией.

Хассан берет мою левую руку. Нежно, по-отцовски. Несколько недель назад я снял бандаж с мизинца. Врач сказал, что срослось хорошо.

Хассан испытующе нажимает на мизинец. Звучит мой стон, не столько от боли, сколько от ужаса. Но он неожиданно отпускает палец.

Двое подручных привязывают мои руки к круглому столбу.

Колени у меня обмякли, не держат тело.

— Бьорн, что они с тобой делают? — испуганно спрашивает священник.

Отвечать я не в состоянии.

Хассан с любопытством смотрит на фигуру святого Лаврентия:

— Вторая копия внутри?

Вторая копия?.. До меня доходит, что он имеет в виду. Что внутри деревянной скульптуры спрятана еще одна копия «Свитков Тингведлира».

Такая мысль мне в голову не приходила.

— Не думаю.

— Где «Свитки Тингведлира»?

Я тяжело дышу. Запах терпкого лосьона для бритья, исходящий от Хассана, смешивается с запахом дерева и смолы. Через дверь, словно откуда-то из другого мира, доносятся гудки локомотива.

— У тебя десять пальцев, — констатирует Хассан.

Я непроизвольно бросаю взгляд на свои бледные руки. Ногти выглядят непривлекательно. Я грызу их с детства. Рефлекторно сжимаю кулаки.

— А времени у меня много, — добавляет он. — Так где же свитки?

— Свитки хорошо спрятаны. Мне очень жаль, но их невозможно украсть.

Я пытаюсь произнести это по-деловому, как простую констатацию печального факта. Но вместо этого звучит голос рыдающего, скулящего труса.

— Я спрашивал не об этом.

Он кивает своим подручным. Сейчас начнется, думаю я. Легкие перестали функционировать. Как бегун-марафонец, я с трудом вдыхаю воздух. Сейчас потеряю сознание. Ну какая разница! Отключите меня, думаю я. Щелкните выключателем, выньте штепсель.